Ямбы - Андре Шенье

В пору народных смут и возмущений поэт может, конечно, и промолчать. Но большой, подлинный поэт именно на этих крутых поворотах истории и становится гражданином. Его выбор редко бывает верен, ибо в обстановке кровавой гражданской войны любой выбор оказывается наихудшим, и в этом состоит трагедия поэта и трагедия его эпохи. И тогда поэт погибает. Так произошло с Андре Шенье. Так написал об этом Пушкин в своей элегии. Уроки истории и уроки поэзии.

А. Д. Михайлов

I

«В его строке — свинец. В его горячих венах            Неистовая желчь течет».А я двенадцать лет в долинах сокровенных            Копил стиха блаженный мед.Придет моя пора — и я раскрою улей,            И подтвердит мой каждый слог:Не мщение, не злость в меня глагол вдохнули.            Когда-то страстный Архилох,Обманутый в любви двурушничеством тестя,            Могучим ямбом прогремел.Мне ни к чему Ликамб, я не для этой мести            Строку оттачивать умел.Я не метал громов из мелочной гордыни.            Мне лишь отчизна дорога.А снизойдет к ней мир — и желчь во мне остынет.            Мой гнев — законности слуга.Мне против грязных гидр, на страх Питонам черным            Огнем и сталью потрясать.Безжалостно давить, давить гадюк тлетворных —            Чтоб человеку жизнь спасать.

II

Кому ты, Пантеон, распахиваешь своды

            И раскрываешь купола?

Что так слезлив Давид, кому несет в угоду

            Кисть, что божественной слыла?

О небо! О судьба! Поверить ли фортуне?

            О гроб, залитый морем слез!

А как небось Барер стенает на трибуне —

            Аж пафос в клочья, на износ!

Ну, шуму по стране! Набат, сердца пылают,

            Негодованье души жжет.

Вот якобинцы им рыданья посылают.

            Бриссо, который не солжет,

Твердит, что углядел, как в смраде испарений

            Свернулся пеленою мрак:

Клубилась кровь и слизь каких-то испражнений,

            Рожденных мерзостью клоак.

А это к праотцам зловещей, грязной тенью

            Душа Марата отбыла…

Да, женская рука и впрямь во дни цветенья

            Такую жизнь оборвала!

Доволен Кальвадос. Но эшафот в накладе:

            Петле за сталью не поспеть.

Кинжал и Пелетье успел туда ж спровадить…

            С Маратом есть о чем жалеть:

Он, как никто, любил чужую кровь, страданья.

            Скажи «подлец» — в ответ кричат

«Бурдон!» и «Лакруа!»… Достойные созданья…

            Но первым все же был Марат.

Да он и был рожден под виселичной сенью,

            Петли надежда и оплот.

Утешься, эшафот. Ты — Франции спасенье.

            Тебе Гора вот-вот пришлет

Героев на подбор — шеренгой многоликой:

            Лежандр (его кумир — Катон),

Заносчивый Колло — колодников владыка,

            За ними Робеспьер, Дантон,

Тюрьо, потом Шабо — переберешь все святцы:

            Коммуна, суд и трибунал.

Да кто их перечтет? Тебе б до них добраться…

            Ты б поименно их узнал.

С отходной сим святым, достойным сожалений,

            Пришел бы Анахарсис Кло,

А может, Кабанис, другой такой же гений —

            Хотя б Грувель, не то Лакло.

Ну, а по мне, пускай надгробные тирады

            Произнесет добряк Гарат.

Но после ты их всех низвергни в темень ада —

            Долизывать Марату зад.

Да будет им земля легка в могильном мраке,

            Под сенью гробовой доски:

Глядишь, тогда скорей отроют их собаки —

            Растащат трупы на куски!

                                      Гражданин Архилох Мастигофор

III

Я слышал — изменив холодному презренью,            Разгорячились вы всерьез,Когда вам «Монитёр» дурацкое творенье            Глупца Барера преподнес.Труды педанта вас вконец разволновали,            А стыд и страх ввели во грех,И вы его при всех фракийцем обозвали, —            Мол, перепортил женщин всех.К тому же говорят… Но я-то полагаю,            Что честь, краса в глазах молвыЛюбым наветам вас всечасно подвергают…            Однако, сказывают, выХоть шепотом, но все ж по адресу подонка            К фигурам, истинно мужским,Добавили «подлец», «сутяжная душонка»            И пару слов, подобных им.Вам это не к лицу. Пусть он таков, но все же…            Не дело черни подражать.Забудьте их язык. Бесстыдство речи может            Бесстыдство дела поддержать.

IV

Безвестность подлости казалась им укрытьем…         ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·Но колченогий слог карающей эподы            Их неминуемо найдет.Ты, Парос — диамант, накрытый синим сводом,            Слепящий зрак эгейских вод.В подземной тишине вершит Природа дело,            Ее работе нет конца.Зато из недр твоих выходит мрамор белый            Для кропотливого резца.А чтобы высший срам запечатлели строчки,            Есть мрамор-ямб, есть сталь в пере.Так прокали его, готовь его к отточке!            Сын Архилоха, встань, Андре!Не опускай свой лук — он устрашенье сброда.            Пусть, унаследовав твой стих,Грядущие века, всесущая природа            Заголосят при виде их:— У, свора подлецов! Чудовищ! Прокаженных,            В пылу резни и грабежейПривыкших вымещать свой страх на слабых женах,            Не умертвляющих мужей,На нежных сыновьях и на отцах несчастных,            Уже бессильных их спасти,На братьях, чья вина — в усилиях напрасных            От братьев муку отвести!Жизнь и у вас одна… всего одна, вампиры!            И вы искупите лишь разСтрадания и прах, рыданья и руины —            Всё, проклинающее вас!

V

Но вот они живут, а наша скорбь, владыка,            К тебе в мольбах не прорвалась.И лишь поэт, о Бог, могучий в ратной силе,            Пленен, предсмертно одинок,Приладив на стихи пылающие крылья            Громов, что ты метнуть не смог,Откликнулся на зов достоинства и чести,            Вверяя судьям сатаныЛжесудей, чьи суды — резня на лобном месте,            Вина — в отсутствии вины.Дай мне, владыка, жизнь! Тогда-то эта свора            Закрутится от стрел моих!И не укрыться им в безвестности позора:            Я вижу, я лечу, я их уже настиг.

VI

·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·На двадцати судах с едва прикрытым днищем —            Чтоб выбить посреди реки —Тех пленников везли в цепях, в последнем сраме…            И всех Луара приняла:Проконсулу Карье, под винными парами,            По нраву скорые дела.Вот этих слизняков, приказчиков разбоя —            Фукье, Дюма, как на подбор, —Где, что палач и вор, равны между собою            Судья, присяжный, прокурор, —У, как я их хлестал, багровых от разгула,            Когда, вином воспаленыИ похотью томясь, они сидят оснуло,            Лоснятся, хвастают, пьяны,Сегодняшней резней и завтрашним разором,            Перечисленьем подлых дел,И радуются им, и песни тянут хором!            А для утехи потных тел —Лишь руку протянул, лишь губы захотели —            Красотки вмиг разгонят хмель:Поверженных забыв, они из их постели            К убийцам прыгают в постель.Продажный этот пол слепит приманка славы.            Он — победителю вприклад.Все, кто б ни победил, у женщин вечно правы:            На шее палачей висят,В ответ на поцелуй губами ищут губы.            Сегодня наглая рукаУже не встретит здесь ей недоступных юбок,            Стальной булавки у соска.Раскаяние — ад, где ищут искупленья.            Но тут не каются, а пьют.Ночами крепко спят, не зная сожаленья,            И снова кровь наутро льют.Неужто же воспеть кому-нибудь под силу            То, чем бахвалится бандит?Они смердят, скоты: копье, что их пронзило,            Само, тлетворное, смердит.

VII