Моя апология - Александр Бухарев

Или, пожалуй, не слишком ли отвлеченно-общи в моей книге представления о Церкви, так что обходится намеренным молчанием церковное различие православия от неправославных видов христианства или даже от явлений предваряющей благодати вне христианства? Напротив, я в книге представляю Церковь не как только отвлеченное какое-то царство духовной бесконтрольной истины или мысленную область всего во всем мире, подходящего к такой истине. Я своею верою знаю и исповедую в книге именно и прямо одну Православную Вселенскую Церковь (с. 200), не только с Св. таинствами и равноправною во Христе множественностию церковных вождей (с. 559) или иерархиею (о чем уже выше говорено было словами моей книги), но и с непрерывным живым преданием, вводящим нас по Христу во внутреннюю связь духа, мысли и жизни со всем благодатно-живым составом Церкви Вселенской всех времен: и века апостольского, и периода гонений, и периода Вселенских соборов и т. д. (с. 562), с соборами, одушевленными особенно живым обращением веры ко Христу и осененными за то особенным же благодатным присутствием Христа, с учением, раскрывающим свет и силу слова Божия сообразно с обстоятельствами и потребностями времен, с утвержденным Божественными правилами церковным устройством, с благодатною церковною дисциплиною, с разными бытовыми отношениями…

Всего этого, притом не мимоходом, я касаюсь в моей книге, но рассуждению об этом посвящаю целую статью (с. 553-575: «Отзыв на заграничные письма о. протоиерея Васильева»). В составе или области Православной Вселенской Церкви в настоящее время книга моя указывает далеко, далеко не весь мир, а только православный Восток и Россию, твердо притом поставляя на вид, что и в православной России область православия немало опустошается духовно как духовно-языческим направлением некоторых действующих и мыслящих помимо Христа, так и духовно-иудейским направлением иных, не входящих в живую силу православия, а ревнующих особенно о его букве (это многократно и многообразно высказывается в книге). Что касается до Запада, неоднократно же в моей книге выставляется на вид как неправомыслие римского католичества, которое чрез возглавление своих христиан не в одном и Самом Христе, а и в простом земном человеке, низвергла их с неба на землю, так и фальшивая рациональность лютеранства и протестантства, которая самочинно, или с самовластием над Божиим делом, преобразовала христианство многих наций на Западе (с. 195). Только я в своей книге, согласно церковной молитве «о соединении всех», выражаю по местам горячие желания и ожидания этого всемирного торжества православия – воссоединения неправославного Запада с Востоком православным; причем слежу по движению мировых и церковных судеб, насколько и как приближается это всежеланное «соединение всех» церквей и христиан в одну Православную Вселенскую Церковь (см. с. 192–208). Таким-то путем попечения, собственно, о Церкви, по моим мыслям в книге, и ведет Всевышний Отец возлюбленное им ради Своего Сына человечество к его назначению или, что то же, ко спасению рода человеческого (с. 126-137). И после всего этого меня винят в «молчании о Церкви», происходящем от каких-то отвлеченно-идеальных представлений или даже от каких-то «скрытых побуждений», как будто, по моим воззрениям, «человек и человечество идут к своему назначению» помимо Церкви? Если же я, согласно Евангелию, говорю в своей книге, что Христос Бог-Слово есть свет, светящийся и во тьме человеческой (Иоан. I, 5), давая иногда и такому темному человеку, как христоубийственный Каиафа, пророчествовать, и это даже при самом приготовлении смертного приговора на Христа (XI, 49-51), если потому и во тьме неправомыслия и даже язычества внушаю не пренебрегать, а отыскивать всякие искры от Христова света, верность которым поднимает и неверных – к правомыслию: то и это делаю я не иначе, как в прямом интересе ручаемого чрез это единения церквей в одной Вселенской Церкви, торжества истины и правомыслия, или православия, в мире, – в этом православно-церковном интересе, от которого у меня неотделимы благо человечества и свое каждого человека (см. с. 491). Свет Христов, светящийся и во тьме внецерковной, я признаю собственностию этой же полноты Христовой – Св. Церкви, как свет православия, простирающийся на всевозможные среды, по крайней мере чрез предваряющую или предуготовляющую и привлекающую к православию благодать (там же). Таким образом, Св. Церковь Православная является, по моей книге, единственною и вселенскою, просветительною и животворною для нас и мира, областию Христовой истины, ясно и резко обозначенною в книге и по своим существенным принадлежностям, и по своему нынешнему объему, и по своему составу, и даже по своему отношению и к такому Христову свету, который светится во внешней для Церкви тьме.

Или я с «скрытыми побуждениями» молчу о внешней церковности, например – о храмах, о богослужении церковном? И в этом нет опоры и оправдания для заключений о моей книге духовного критика. Книга моя говорит прямо о Божием храме, находясь в котором на небеси стояти мним, по выражению церковной песни (с. 43). Книга обстоятельно разъясняет, как за богослужением просто и доступно даже простой женщине при виде священнослужащих на всех их степенях возвышаться душою к Самому Госоподу, проявляющему чрез них и их служение благодать Своего ходатайства за нас пред Отцом Небесным (с. 67), как в порядке и составных частях церковного богослужения дается нашей вере приникать ко всему историческому ходу и самому существу дела нашего спасения Христом (с. 139-141 и 216-218). В книге говорится не только о святых и досточтимых иконах, хотя бы они были и суздальского изделия (с. 74), не только о благодатно-живой знаменательности частей храма, особенно алтаря (с. 66), но и о духовной назидательности самого звона церковного, особенно задостойного, возвещающего и находящимся вне храма великую минуту преложения простого хлеба и вина в ходатайственную за весь мир жертву самого тела и крови Господа нашего (с. 60). – В чем же я показался духовному критику каким-то идеалистом веры, скрытно, но сильно ратующим против какого-то материализма церковности, когда и вся внешность последней представляется у меня руководительною и духовно-живительною для нашей веры?

Или я сам, в развитии моих мыслей в книге, пренебрегаю руководством и благодатным авторитетом Церкви? Все вышесказанное мною о моих воззрениях на Церковь достаточно уже для отражения подобных предположений или подозрений на мой счет. Но и затем книга открыта пред всеми. Самые коренные и любимые мои мысли раскрываются не только из Священного Писания, но и из святоотеческого духа и слова (см. с. 379–382), на основании вселенски-соборных церковных определений (с. 27 и 28) с буквально-точною иногда цитовкою соборных постановлений (с. 566 и ел.), из церковных молитв и песнопений (с. 557, 388), из сказаний православно-церковных (с. 402 и ел.), из примера прославленных в Св. Церкви святых (с. 478, 106-108, 45). Такой образ и развитие мыслей свойственны ли человеку, который не считал бы за необходимое в деле истины иметь в виду дух и смысл православно-церковного верования, а, напротив, преднамеренно молчал бы о руководительстве Церкви?! Да целая первая половина моей книги даже и изложена так, что весь мой образ мыслей даже наглядно поставлен под духовное руководительство лица церковного – священника (см. с. 1–275), чтобы мне не только не быть, но и не показать себя кому-либо стоящим вне церковного учительства. Самый мой, по выражению критика, «своеобразный взгляд», примеченный им, как видно из цитованных им страниц (96-97), особенно в моем совете верующему человеку, чтобы, раскланиваясь с знакомыми или знакомясь с незнакомыми, вспомнить, что это все иконы Бога, создавшего человека по Своему образу, и воздать Ему в своем духе честь и поклонение, исполняя чрез это всю силу православного обычая кланяться при входе в дом, пред святыми иконами, – и этот «своеобразный взгляд на веру» принадлежит не моей личной оригинальности. Еще св. Иоанн Дамаскин, ревностный и мудрый защитник иконопочитания, в своем «Точном изложении веры православной», указывает в наших взаимных поклонах первое проявление и выражение иконопочитания; так как люди почтены от Творца бытием по Его образу и подобию. Так, видите, и моя своеобразность не выходит вон из области святоотеческого духа, духа церковного, немножко, кажется, забытого моим критиком в этот раз…

Что же такое отвело моего критика от справедливости до такой степени, чтобы видеть в моей книге то, чего в ней нет, и не видеть того, что в ней есть столь открыто и разносторонне? Уж не особая ли, наконец, моя судьба, на которую, может быть, только не хотелось духовному критику бросать каменьев, но которая все же так заботливо поставляется на общий вид известною партией и органом моих доброжелателей, вызывающих своих читателей и сторонников на благую мысль: «И у нас-де показываются лютерики»?! Я говорю слышанную речь. – Чтоб и в этом не давать добрым людям повода заподозривать меня и мои книги, вопреки их прямому смыслу и содержанию, в какой бы ни было скрытности моего намерения и побуждений, да будет позволено мне сказать (хотя, признаюсь, неохотно и с болезнию сердца принимаюсь за такую речь) и об этом предмете несколько слов, не касаясь, конечно, никаких обстоятельств, не от меня зависевших… Так, видно, у нас надо растолковать и это, что иное дело свергнуть с себя монашество как что-то ненормальное и с ним всякую зависимость от Церкви, – так поступил Лютер; и иное – просить и получить, по действующему в Православной Церкви порядку, у ней же самой освобождение от этого доброго духовного ига, не переставая сознавать и возвещать и даже защищать равноангельную его высоту и святость (см. в моей книге с. 28, 95), свидетельствуя притом полную свою зависимость от Православной Церкви принятием законной церковной эпитимии, соединенной в православной России с пожертвованием и в гражданском быте всего заслуженного дотоле, без возможности заслужить и даже служить и впредь до самой смерти. В этом последнем случае, очевидно, нет и тени тех противоцерковных стремлений и начал, вина которых падает на Лютера (умеряясь, впрочем, значительно тем, что и сама отвергаемая им Церковь римско-католическая есть неправомысленная). Такой вины несправедливо искать в православном человеке, допустившем вышесказанное, – несправедливо даже тогда, когда захотите винить и осуждать его в нравственном падении.