Четыре минус три - Барбара Пахль-Эберхарт

«Я согласна. Пятеро детей — это здорово».

Теперь черед Хели задавать вопросы по существу.

«Ну, и когда же мы приступим?»

Если он хочет, чтобы я родила ему троих детей, значит, он меня по-настоящему крепко любит.

«Сейчас, немедленно». — хочется мне выкрикнуть.

Но ведь я еще недостаточно хорошо знаю этого мужчину. Я должна как можно скорее оторвать свои глаза от его голубых глаз. Иначе у нас действительно получится пятерня, и уже в следующую минуту.

А небо за окном цвета глаз Хели. Но я проявляю твердость. В этих вопросах спешки быть не должно.

«Гммм. Не сейчас. Но скоро. Скажем… Может быть, года через три?»

«Согласен. Значит, через три года. Заметано. По рукам».

Вот и договорились.

На следующее утро мы нежимся в постели и занимаемся всем тем, чем занимаются все свежевлюбленные. Внезапно я чувствую, как в моем животе «взрывается» что-то — теплый, яркий свет распространяется от места вспышки во все стороны, как если бы родилась сверхновая звезда. Что случилось?

«Ты — беременна. Ты сияешь, как звезда!»

Хели и его интуиция! У меня от удивления раскрывается рот. Но тихое «да» уже прозвучало. И в следующее мгновение мы уже отплясываем какой-то безумный танец. Напрыгавшись, мы валимся, обессиленные, в постель.

«Ты должна себя теперь очень беречь», — шепчет мне он, улыбаясь.

Он. Хели. Отец ребенка в моем животе.

Мы назовем его Пауль. Бирка с его именем до сих пор в альбоме с семейными фотографиями. Аккуратно приклеенная и сопровожденная датой.

13.6.2001

В первую ночь после его рождения я не могла отвести взгляд от крохотного создания, которое, едва появившись на свет, уже обращало на себя внимание своей неповторимой индивидуальностью. Я внимательно наблюдала за ним, когда меня осенило:

Нет, это не Пауль. Это же Тимо!

Это имя не стояло ни в одном из наших, достаточно длинных, списков детских имен. В возбуждении бужу Хели и посвящаю его.

«Тимо».

Как же замечательно звучит это имя, когда его произносит Хели. Вот оно. То самое имя. Так считаем мы оба. И нас абсолютно не беспокоит, что это имя, в предложенном нами варианте написания — Thimo, — не удалось обнаружить ни в одном из регистров имен.

Правила интересовали нас обоих лишь постольку, поскольку они не противоречили нашей интуиции. Если мы являемся родителями нового существа, кому, как не нам, «родить» и его имя?

Представительное Th представлялось нам важным. Вдруг нашему сыну суждено стать адвокатом. Или врачом. Или…

Разговор с пятилетним Тимо.

Тогда. Совсем недавно. Вечность тому назад.

Один из тех разговоров, который начинался задушевным «Мама-а-а, а знаешь….», что было сигналом: следует запастись временем. Ибо разговор будет важным.

«Мама-а-а, а знаешь? Мне нравится мое имя. Но это же имя для маленьких. Когда я вырасту, — хочу, чтобы у меня было другое, взрослое, имя».

Интересно, какое же?

И я спрашиваю его, какое же имя он считает подходящим для себя взрослого.

«Хмммм».

Тимо выдержал паузу и потом произнес, смакуя каждый звук:

«Хель-мут. Вот бы и меня так звали!»

Хельмут. Хели. Отцовское имя.

Стоп-кадры. Обрывки бесед. Как миниатюры являются они перед моим внутренним взглядом, стоит мне подумать о семи годах, проведенных с сыном. Воспоминания подобны чередованию картинок в калейдоскопе: узор никогда не повторяется. В трубку калейдоскопа заключено определенное количество осколков цветного стекла. Они каждый раз, при каждом повороте калейдоскопа складываются в неповторимую комбинацию. Но разом всех стеклышек не увидеть. Ты вынужден удовлетворяться той их частью, которую тебе демонстрирует данный момент.

То же с воспоминаниями. Сокровищница неисчерпаема. Тебе же доступны лишь некоторые выборочные образы.

Мною каждый раз с новой силой овладевает страх: только бы не забыть! Не желаю, чтобы стерлась в моей памяти хоть какая-то подробность из жизни моих детей, хоть какое-нибудь разделенное с ними мгновение, хоть что-нибудь из произнесенного ими.

Это желание заставило меня записывать. Записывать, как в лихорадке. Записывать ключевые слова. Писать до изнеможения. До ощущения черной пустоты в голове. Записывать. Исходя слезами. Криком. Отчаянием.

Меня гнал страх.

Мои воспоминания — единственное, что у меня есть. Только бы не забыть!

Это страх говорит. Мысли же неподвижны. Мысли замкнуты на самих себя. Мысли желают замереть, затонуть. Мыслям не до игр. Особенно не до игр в калейдоскоп. Всем заправляет страх. Особенно креативным его не назовешь: ребенок на больничной койке. Изувеченный и неподвижный. Кровь. Шланги. Приборы. Вот и вся «живопись», на которую способен мой страх.

Я не хочу с ним смиряться. Я не позволю. Нет, не эта нарисованная страхом картина подавит все остальные образы. Я найду в себе силы. Я подниму отброшенный калейдоскоп. Я прильну к его окуляру. Я буду калейдоскоп вращать. И видеть. Каждый раз другое. Снова и снова.

Существует путь, позволяющий поддерживать живыми воспоминания. Этот путь называется жизнь. Жить. Воспоминаниям, чтобы жить, нужны новые точки приложения. Я должна их искать. И я могу их найти.

Здесь. Сейчас. В настоящем.

Картины прошлого будут тем ярче и тем отчетливее, чем большим будет запас моих жизенных сил. Окажись я способной безраздельно и во всей полноте довериться моему нынешнему мироощущению, может случиться так, что из толщи памяти вдруг всплывет на поверхность и то, что — вроде бы — забылось окончательно. Всплывает внезапно и без дополнительных усилий. Жить вовсе не значит не вспоминать. Наоборот. Помнить и означает жить. Оглядываться назад легче тому, кто продолжает любить и нести любовь.

Вот потому я и выхожу из дому теплым весенним днем, вот потому я и покупаю себе шоколадное мороженое. Чтобы потом — с большими предосторожностями — унести домой всю мозаику моих чувств. Все то богатство, которое подарит мне солнечный свет при мысли о златоволосом мальчике по имени Тимо.

Тимо.

Тимо Пауль Эберхарт.

Мой Тимп. Мое зернышко. Мой воробышек.

Shingu Haia[2]

Слова приветствия друг другу. Мы произносили их с поклоном, прежде чем вступить друг с другом в рукопашный бой. Ты был отважным воином. И ты чтил ритуалы, — с тех пор, как посмотрел по телевизору про шаолиньских монахов.

Приветствие. Поклон. Пауза.

Однажды мы вели поединок на родительском ложе — перед сном. Нагой, ты растянулся на белом пуховом одеяле, чтобы перевести дух. Картина меня тронула. До чего же ты был красив, как же хрупок! Не от мира сего — подумалось мне.

«Ты такой отчаянно храбрый воин, а с виду настоящий ангел».

Мгновенное замешательство. Затем плутоватый взгляд. Усмешка. Пожимание плечами.

«Что делать! Я — оптический обман!»

Это был один-ноль в твою пользу. Без сомнения.

На ум приходят и другие обороты твоей детской речи.

«Смотри, мама, сколько блохо-улиток!» — радость от первого снега.

«Я такой сочный!» — желание выпить сока.

«Я в тебе обманулся!» и «Я обвел тебя вокруг руки!» — малолетний мошенник входит во вкус надувательства.

Еще картинки.

…Тебе, двухлетнему, нужны сандалии. Мы отправляемся в обувной магазин, где я предоставляю тебе возможность выбора. Ты определяешься быстро. Вне конкуренции красные лакированные сандалии, украшенные особенно бросающимися в глаза белыми на красном фоне матерчатыми маргаритками.

Ты долго носишься по всему магазину. И щеки твои горячит гордость.

«Смотрите, какие у меня красивые туфельки!»

Продавцы и покупатели не могут удержаться от улыбки.

Я не знала, как тебе объяснить, что блестящие красные сандалеты, пусть и очень красивые — спору нет, но девчачьи. Мне совсем не импонировала материнская роль — доносить до тебя неприятную правду жизни.

Если бы ты настоял на своем, я бы купила тебе тем летним днем сандалии с маргаритками. Чтобы сделать, прежде всего, одолжение себе и оттянуть наступление дня, когда придется объяснить тебе порядок вещей, прежде чем ты узнаешь о нем, став жертвой насмешек.

Почему мы в итоге ушли из магазина, обзаведясь парой зелено-коричневых сандалий? Уже не помню. Скорее всего, и они показались тебе в той же степени привлекательными, что и красные. Слава Богу.

…В один из по-пляжному жарких августовских дней я, повинуясь настроению, покрыла красным лаком ногти на ногах. Тебе это понравилось. Ты захотел того же, и мы замечательно развлеклись. Но мой смех тут же прошел, как только ты в полном восторге заявил: «А теперь пойдем скорей в бассейн. Там я покажу смотрителю свои красивые ногти на ногах. И он очень за меня порадуется».