Четвертый - Андрей Андросов

старая, сломленная и уставшая, как и он сам. Забытая. Но других спутников у старика нет.

— С утра мы все просыпались и шли в душ. С потолка били струи воды, горячей, или даже холодной. Мы сами могли выбирать. Чистой, прозрачной воды. Мы брали в руку зубную щетку…

Голос старика под стать ему самому. Тихий, надтреснутый. Слова звучат неразборчиво, царапают горло и сливаются в невнятное бормотание. Нет ни пауз, ни интонаций, речь настолько тихая, что старик сам с трудом себя слышит.

Но дети внимательно слушают. У них отличный слух, родители позаботились об этом.

Слушают, но не слышат. Лишь одна пара темных глаз выглядит живее остальных. Слишком сильно дрожат веки. Но заметить это некому.

А старик продолжает говорить. Цепляет хвостики воспоминаний из памяти и неспешно их разматывает, перепрыгивает с одного на другое.

— …даже по потолку. Хотя и потолков там не было, разве что в кольце. Мы часто туда ходили, нельзя всегда быть в невесомости. Так нам говорили. Нам много чего там говорили. Где быть. Куда смотреть. Что делать. Мы слушали. И музыку. Нельзя было не слушать. Но мы иногда не слушали. Хотя надо было слушать...

Старик прерывается. Он в очередной раз загоняет себя в ловушку, не в силах вырваться из душных объятий очередного обрывка воспоминаний. Слушать, слушать, слушать. Им много что говорили. Что они долетят. Что процесс уже закончен. Что можно будет дышать. Что нужно готовиться. Что будет зелень и вода.

Они говорили, что корабль надежен. Путешествие безопасно.

Какой корабль? Старик не мог вспомнить. Пропасть впереди притягивала взгляд, переливалась внизу крапинками зеленого. Миска раньше тоже светилась, старик хотел найти другую. Зачем? И нашел ли? Сказал ли он все это вслух?

Дети слушают.

— У нас всегда был свет. Почти такой, как днем. Но ласковый, не такой яркий. От него не болели глаза, а кожа оставалась светлой и гладкой. Мы включали его и читали. Можно было читать без света, у нас было много книг.

Слова льются неспешно, почти без остановок. Горло старика давно пересохло и саднит, его голосом можно перетирать песок в мелкую пыль. Но он не останавливается. Быть может, это в последний раз. Что-то связанное с рукой. Старик не помнит. Мыслями он далеко-далеко, среди бесконечных россыпей звезд. Здесь красивые звезды. Яркие, как огоньки на панели безопасности. И переливаются похоже. Красным и оранжевым. Ими можно любоваться всю ночь.

Вот только почему взгляд все время возвращается к пропасти?

Старик продолжает говорить обо всем, старательно оттягивая концовку. Она всегда приходит внезапно, выныривает из памяти и непрошенной гостьей врывается в рассказ. Сколько старик не пытается ее избежать, как бы не гонит от себя намертво отпечатавшиеся в памяти картины — слова упорно находят путь наружу. А остановиться он не может. Или не пытается.

Но пока концовка не пришла, старик спешит. Спешит рассказать обо всем, поделиться с детьми тем немногим, что у него еще осталось.

Четвертый подходит совсем близко, жадно слушает, не сводя взгляда с изможденного лица старика.

Невесомость. Лампы. Связь. Еда. Вода. Космос. Книги. Вода. Дом.

Невесомость. Фильмы. Зеленое. Музыка. Терраморфирование.

Невесомость. Вода. Еда. Одежда. Полет. Путешествие. Планета. Гравитация.

Катастрофа.

— А потом лампы замигали красным. Нам сказали, что это не учения. Но послушали не все. А те, кто послушал — все равно не успели.

Концовка все-таки приходит. Старик пытается замолчать, но не может. Знакомые слова отдаются на сердце глухой болью.

— Вы знаете, что такое спасательная капсула? Маленькая рукотворная… пещера. Человек там едва поместится. Даже двигаться не выходит, ты можешь только лежать и смотреть на зеленые огни. И надеяться, что они не успеют стать красными. Вы помните, как я рассказывал вам про Землю и телепортационные установки? Капсула это почти то же самое. Ты заходишь внутрь, ложишься, а спустя короткую вечность падения оказываешься здесь.

Старик трет рукой грудь и горько заканчивает:

— Здесь не было ничего. И никогда уже не будет. Только эта проклятая тяжесть.

Старик замолкает, на его глазах блестят слезы.

Не дождавшись продолжения, дети молча начинают расходиться. Их лица пусты и ничего не выражают. Изредка, кто-то из них наклоняется и подбирает с земли камень, после чего идет дальше.

Кр-р-рак!

Перед стариком возникает требовательно протянутая рука. Тот вздыхает и вкладывает в ладонь исцарапанный плоский камень.

Глаза Четвертого темнеют бездонными провалами, жадно ощупывают взглядом символы. Насмотревшись, он разворачивается и тоже уходит.

Старик остается один.

Некоторое время он обессилено вглядывается в небо, но шея устает слишком быстро, вынуждая вновь смотреть на обрыв. Получилось?

Огонек так и не возвращается. Мертвый металл теперь действительно мертв, тянет плечо вниз, к этим проклятым камням. Быть может, утро и солнечный свет его оживят? Старик в это не верит, а места для пустых надежд в его голове давно не осталось. Разговор с детьми разогнал туман, приподнял завесу над утерянными воспоминаниями — но теперь беспросветная белесая муть вновь забирает свое.

Растворяется дымкой память о корабле. Уходят в никуда впечатления о путешествии, ужас от пережитой катастрофы. Благословение и проклятие старика.

Лишь одно воспоминание всегда остается с ним. Планета никогда не забывает напоминать ему о нем. Напоминает при каждом судорожном вздохе, каждом неловком движении. Сколько здесь? Тринадцать? Пятнадцать?

Прекрасное воспоминание о той легкости, с которой старик мог раньше двигаться. Не ползать, а ходить. Не ходить, а летать. Дышать полной грудью, без бесконечной боли и усилий. Спать, не чувствуя давящую сверху тяжесть. Часами говорить. Помнить.

Усталый старик неловко сползает с возвышения. Без руки это сложно и он не до конца уверен, что сможет с утра забраться обратно. Больно бьется коленями.

Старик закутывается в драное одеяло, кладет голову на набитый тряпками пакет и смотрит в небо. Дань привычке, не более. Здесь никогда не бывает холодно, а самодельная подушка давно стала тверже любого камня.

Раньше старик ходил спать куда-то еще. Он не помнит, куда. Теперь перестал. Он вообще перестал ходить.

Над головой призывно горят далекие звезды.

Старик успевает забыться беспокойным сном, когда его поднимают с камней чьи-то сильные руки, взваливают на широкое плечо. Старик испуганно кричит, пытается сопротивляться — но тщетно, хватка у несущего его ребенка железная. Перед глазами мелькают камни плато, голова безвольно болтается.

Наконец, Четвертый останавливается на самом краю обрыва. Бережно снимает затихшего старика с плеча и втискивает его в грубо слепленную из плоских камней полую конструкцию, напоминающую стоящий вертикально гроб. Внезапно оживший протез хватается за