Пробуждение - Дмитрий Щербинин

И вот раздался голос Мити... Мити ли?.. Алеша никак не мог вспомнить голоса своего друга, однако, ему казалось, что разговаривает он с самим собою. Надо ли говорить, что дрожь охватывала и его тело и голос. С трудом он смог выдавить из себя:

- Привет... Ну, ты видишь, что на улице происходит?

- Вижу... - кажется, Митя пытался говорить спокойно, но и в его голосе чувствовался испуг.

- Так что это такое?.. Мы здесь ничего понять не можем. Ты объясни, объясни, что такое происходит. И про сон мой тоже объясни. Ты ведь и про сон мой знаешь; ты все-все знаешь. И вовсе ты и не Митя никакой! Ну, кем бы ты ни был, расскажи всю правду, ведь неведение страшней всего... А сон мой очень-очень важным был! Мне его и вспоминать жутко, но все равно расскажи!..

Алеша выпалил все это на одном дыхании, чувствовал, что, если хоть на мгновенье остановится, то дальше ни слова не сможет произнести - смелости уже не хватит. Он выпалил это, и замер, боясь пошевелится, боясь, что сейчас вот раздадутся короткие гудки, а еще больше - боясь ответа Мити. Рука, которая держала трубку задрожала, его всего пробивала дрожь, по щекам катились слезы. Мать, решив верно, что он уже слышит какой-то страшный ответ, бросилась к нему, и упала перед ним на колени, на плечи руки положила, тихо-тихо спрашивала: "Что?.. Что он говорит?.." - на ее глазах тоже выступили слезы, она ведь чувствовала, что все это страшное, меняющее прошлую жизнь, и только вот это новое было настолько необычным, что она еще просто не знала, чего же прежде всего бояться, от чего стенать. Так же она хотела ободрить Алешу, но лучше бы она этого не делала, так как только взглянул он на ее расплывчатое лицо, так еще страшнее ему стало, и новые, и новые слезы по его щекам устремились. Он даже отдернулся от нее, она же заплакала больше, зашептала:

- Что же он такое говорит?.. Что же?.. Алешенька, пожалуйста. Дай, я тоже должна услышать...

Но Алеша не дал ей трубку. Там была тишина, но он знал, что сейчас вот Митя заговорит, и каждое его слово будет как откровение - и он боялся это пропустить, не знал, как можно дальше жить в этом неведении. Мама еще что-то шептала, а за ее спиной, за окном стремительно пролетали зловещие темные тени, что-то там продолжало изменятся. А в трубке - тишина. И в конце концов Алеша не выдержал, взмолился в этот мрак, взмолился неведомо к кому, его же голосом говорящим:

- Так что же это такое?!

- Это пришло... Это пришло... Это пришло...

Сначала Алеше показалось, что - это друг его Митя отвечает, потом же он понял, что это ветер ураганный, темный налетел, что это дом застонал. Но все же, он продолжал спрашивать в трубку:

- Что "Это"?.. Митя, ты же знаешь?.. Ты... Ты, кем бы ты ни был все знаешь! Объясни... Это... Это ядерный взрыв, да?.. Мы начали войну с каким-то государством... И теперь все наполнено радиацией, да? Теперь и все люди, и природа, и вся Земля погибнет, да?..

- Назад нам не вернуться... не вернуться... не вернуться... Никогда уже не вернуться назад...

Жаркие слезы беспрерывно катились по его щекам, от них и без того погруженная в полумрак комната становилось еще более расплывчатой, призрачной. И за окном продолжало сгущаться зловещее, темное. Теперь мать представлялась мертвенной тенью...

И как же отчетливо проступило это воспоминание. Да - это было во сне; во сне он склонился на ее гробом, и, роняя слезы, целовал в холодный, восковой лоб. Сон?.. Неужели это было во сне?.. Все те горькие чувствия настолько отчетливо проходили теперь перед ним, что он заскрежетал зубами. В какое-то мгновенье ему показалось, что он уже прожил жизнь, что сейчас его уже нет, что это вечный сон, о котором он слышал когда-то от бабушки. И вот он выкрикнул в трубку:

- Скажи, я что - уже умер?! И мама моя умерла?! Все-все умерли...

Загудел, задрожал дом, и в этих жутких, ледяных завываниях уже не было никаких слов, в них одновременно слышался и смех, точнее - хохот помешенного, и стенания кого-то бесконечно одинокого, несчастного.

- Что ты говоришь такое? Не пугай меня!.. - вскрикнула мама. - Все мы живы, живы... Живы...

Несколько раз повторяла она это слово "живы", и видно было, что самой ей от этого слова не по себе - словно что-то кощунственное, не имеющего никакого отношения к тому, что происходит на самом деле, выговаривала она. И ей, и Алеше еще более страшно стало, что сейчас, в ответ на эти никчемные слова, придет нечто, что докажет им.

Алеша, все еще не выпуская трубку, в каком-то порыве откровения, предчувствия, выкрикнул:

- Мама, мама, а ведь нам на лестницу придется выходить. Да - на лестницу!.. Там что-то страшное наш ждет... Я точно знаю, что ждет...

Он еще хотел что-то говорить про то, что ждет их на лестнице, но не смог, так как тут стала видна улица - чтобы видеть ее так, ему надо было бы подойти вплотную к окну, и взглянуть вниз, однако, он сидел почти в противоположном конце комнаты, а окно почему-то заполонило все, и еще приближалось-приближалось. Он уже видел эту наполненную темными тенями улицу, и видел, что к их дому, к их подъезду приближалось что-то. Возможно, что нечто такое же приближалось и к иным подъездам - все внимание, весь ужас Алеши был поглощен именно этим. Нет - совершенно невозможным представлялось разглядеть, что это. Даже нельзя было сказать, что это бесформенный сгусток мрака - это было бы что-то, это было бы очень легко. Именно то, что была какая-то форма, какая-то ни похожая ни на что, и даже не являющаяся противоположностью чего-либо - разум не мог осознать что это, но Алеша уже знал, что это за ним. Все это приближалось-приближалось, и не было уже стекла - он стал вываливаться в окно, падать к Этому. И тогда он рванулся, ухватился за маму, обнял ее, зарыдал...

Телефонная трубка упала на пол, из нее раздались короткие гудки, но они вскоре померкли за воем ветра...

- Мама, мама, мама... - повторял он бессчетное число раз. - Ведь все это так похоже на сны. На детские сны...

- Да, да - ты и сейчас дите, зачем ты говоришь так?.. Как взрослый...

- Я, как взрослый... иногда мне кажется, что я уже прожил жизнь... Что ты уже умерла... Прости, прости - не должен был этого говорить!.. Но страшно мне, и больно, и больно! Мама, мамочка, ну - утешь меня, скажи что-нибудь такое обнадеживающее... Мамочка, что это за место?..

- Это дом наш... Сыночек, это ты утешь меня! Хоть не пугай так, ведь то, что ты говоришь, так страшно, и голосом ты страшным...

- Мамочка, ведь ты же в гробу лежала. Мамочка, мамочка, вспомни, как ты сюда попала!..

- Не надо, сыночек, страшно мне!

- Ну, так в окошко взгляни. Посмотри - нет ли там чего. Пожалуйста. Занавесь ты окошко...

Он так и стоял, уткнувшись к ней в плечо, он чувствовал, как поворачивается она - молчит - через чур долго молчит. Казалось бы, ничто не могло оторвать его от этого плеча, однако, в той темноте проплывали какие-то образы. Они все росли-росли, наполнялись все большей силой. Он чувствовал, что его уносит от этой комнаты в какое-то еще более страшное место. Он хотел уже крикнуть: "Что ж там, мама?! Скажи мне поскорее!" - но было уже слишком поздно - он унесся к тем видением.