Попрыгунчик в шкатулке - Рэй Брэдбери

— Я еще вижу. Спасибо тебе. Я еще могу видеть.

В девять тридцать, с опозданием на полчаса, он постучался в дверь класса. Учительница ждала его, одетая в длинное серое платье с капюшоном, закрывавшем лицо. На ней, как обычно, были очки в серебряной оправе и серые перчатки.

— Ты опоздал сегодня.

За ее спиной пламя камина ярко играло на блестящих корешках книг, стоявших на стеллажах. Стеллажи шли вдоль всех стен класса, а камин был такой большой, что Эдвин мог войти в него, не наклоняя головы.

Дверь закрылась, стало тихо и тепло. В классе стоял письменный стол, за которым когда-то сидел Господь. Он ходил по этому ковру, набивая свою трубку дорогим табаком, хмуро выглядывал из этого огромного окна с цветными стеклами. В комнате еще носились запахи табака, каучука, кожи и серебряных монет. Здесь голос Учительницы звучал медленно и торжественно, когда она рассказывала о Господе, о старых временах, когда Мир еще создавался Волей и Трудом Господа, когда он из проекта на бумаге превращался в строение из бревен и досок. Отпечатки пальцев Господа еще сохранились на нескольких заточенных карандашах, которые лежат в коробке, закрытой стеклом. Их нельзя трогать, можно только смотреть, пока отпечатки не исчезнут, как растаявшие снежинки.

Здесь, в этом классе, мягко льющийся голос Учительницы рассказывал Эдвину, что от него требуется. Он должен расти и унаследовать черты, запахи, голос Господа. Когда-нибудь он сам станет Господом и ничто не должно помешать этому. Ни небо, ни деревья, ни То, что находится за деревьями.

Он задумался, и очертания Учительницы расплылись у него перед глазами.

— Почему ты опоздал, Эдвин?

— Я не знаю.

— Я тебя еще раз спрашиваю, почему ты опоздал?

— Одна… одна из запертых дверей была открыта…

Он увидел, что Учительница вздрогнула, опускаясь в большое кресло с подлокотниками. Ее голос стал каким-то подавленным. Точно такой же был однажды у него самого, когда он плакал, напуганный страшным сном.

— Какая дверь? Где? О, она же должна быть заперта?

— Дверь около картин Дали — Пикассо, — сказал он в страхе. Они с Учительницей всегда были друзьями. Неужели все кончилось? Он все испортил? — Я поднимался по лестнице. Я должен был, должен! Простите меня, простите! Не говорите, пожалуйста, Маме!

Она растерянно посмотрела на него. В стеклах ее очков поблескивали языки пламени от камина.

— И что ты там видел? — пробормотала она.

— Большое голубое пространство!

— А еще?

— Еще зеленое, и еще какие-то ленты, и по ним ползут жуки. Но я был там совсем недолго. Клянусь вам, клянусь!

— Зеленое пространство, да, ленты и маленькие жуки, да, да. — От ее голоса ему стало еще страшнее.

Он шагнул к ней и хотел взять ее за руку, но она отняла руку и подняла ее к своей груди.

— Я сразу спустился, я закрыл дверь, я больше не буду, никогда-никогда! — отчаянно плакал он.

Ее голос был таким, что он едва мог разобрать слова:

— Но ты уже видел, и захочешь увидеть еще, и теперь всегда будешь интересоваться этим.

Она раскачивалась взад-вперед. Внезапно она повернула к нему свое лицо:

— А какое оно, то, что ты видел?

— Я очень испугался. Оно большое.

— Да, да, большое. Огромное, Эдвин. И так непохоже на наш Мир. Большое, огромное, неопределенное. О, зачем ты это сделал? Ты же знал, что это плохо?

Воцарилась тишина, прерываемая потрескиванием дров в камине. Она ждала его ответа, и так как он молчал, проговорила едва двигая губами:

— Это из-за Матери?

— Я не знаю!

— Она все время кричит, ворчит на тебя, ничего не позволяет, а тебе хочется побыть одному, да? Ну скажи же мне!

— Да, да! — закричал он, захлебываясь от рыданий.

— И ты убежал, потому что она захватила все твое время, все твои мысли? — ее голос был печальным и растерянным. — Ну, скажи…

Он вытирал кулаком слезы:

— Да!

Он кусал себя за пальцы, за руки:

— Да!

Это нехорошо — признаваться в таких вещах, но сейчас ему не пришлось ничего говорить. Она сама все сказала, и ему оставалось только соглашаться, кивать головой, громко всхлипывать.

Учительница как-то сразу постарела и сгорбилась. Она медленно поднялась, подошла к столу и что-то написала на листке бумаги.

— Передай это Матери. Здесь сказано, что у тебя каждый день должно быть два свободных часа. Проводи их, где хочешь. Но только не снаружи. Ты меня слышишь?

— Да. — Он вытер лицо. — Но…

— Что?

— А Мама обманывала меня, когда рассказывала о том, что происходит снаружи и об этих чудовищах?

— Посмотри на меня, — сказала Учительница. — Я твой друг, я никогда не била тебя, как это иногда приходилось делать твоей Матери. Мы обе здесь для того, чтобы помочь тебе во всем разобраться и вырасти, так, чтобы с тобой не случилось того же, что с Господом.

Она поднялась и нечаянно оказалась ярко освещенной пламенем из камина. На лице ее прорезались мелкие морщины. Эдвин замер.

— Огонь! — прошептал он. Учительница неловко отвернулась.

— Огонь, — Эдвин перевел взгляд с пламени на ее лицо, которое уже исчезло в складках капюшона.

— Ваше лицо… — глухо сказал Эдвин. — Вы так похожи на мою Маму!

Она быстро повернулась к книгам и сняла одну с полки. Затем она произнесла своим высоким монотонным голосом:

— Женщины все похожи друг на друга, ты же знаешь! Забудь об этом! Иди сюда. — Она протянула ему книгу. — Читай дневник! Первую главу.

Эдвин взял книгу и даже не почувствовал ее веса. Языки пламени вспыхивали и исчезали в дымоходе. Эдвин начал читать, а Учительница откинулась назад, удобно устроившись в кресле. И чем дальше он читал, тем спокойней становилось ее лицо. Она начала кивать в такт его чтению, и ее голова в капюшоне напоминала торжественно раскачивающийся язык колокола. Эдвин машинально читал и думал о книгах, стоявших на стеллажах. Некоторые страницы из них были вырезаны, некоторые строки зачеркнуты. Некоторые книги заклеены совсем, а другие плотно перевязаны липкой лентой и стояли, как собаки в намордниках. «Почему?» — думал Эдвин, продолжая читать.

«Вначале был Бог. Он создал Вселенную и Миры во Вселенной. Миры он разделил на континенты и океаны. Он своим умом и своими руками создал свою любимую жену и ребенка, который со временем сам станет Богом…»

Учительница медленно кивала. Огонь засыпал на багровых углях. Эдвин продолжал читать.

Эдвин съехал вниз по перилам и, запыхавшись, влетел в гостиную:

— Мама! Мама!

Она сидела в кресле и тяжело дышала — будто ей тоже пришлось проделать бегом изрядный путь.

— Мама, почему ты так вспотела?

— Я? — в ее голосе послышалось раздражение, как будто это была его вина, что ей пришлось так спешить. Она тяжело вздохнула и взяла его за руки.

— Послушай, а у меня для тебя сюрприз! Знаешь, что будет завтра? Ни за что не угадаешь! Твой день рождения!

— Но прошло всего десять месяцев…

— Я сказала — завтра! А если я что-нибудь говорю, это действительно так и есть, мой дорогой. — Она улыбнулась.

— И мы откроем еще одну секретную комнату?

— Да, четырнадцатую! Потом — пятнадцатую — на будущий год, затем шестнадцатою, семнадцатую и так до твоего двадцать первого дня рождения! А тогда, Эдвин, мы откроем самую главную дверь, закрытую на три замка, и тогда ты станешь Хозяином дома, Богом, Правителем Вселенной!

— Ух ты! — воскликнул он и от возбуждения подбросил вверх свои книжки. Они раскрылись и, как белые голуби, полетели на пол. Он рассмеялся. Она тоже засмеялась. Он побежал вверх по лестнице, чтобы снова съехать по перилам. Она стояла внизу раскинув руки, чтобы поймать его.

Эдвин лежал на кровати. Луна светила в окошко. Он вертел в руках шкатулку с попрыгунчиком. Крышка оставалась закрытой, он даже не смотрел на нее. Завтра его день рождения, но почему? Может, он так хорошо себя вел? Нет. Почему же тогда день рождения наступает так быстро?

«Наверное, теперь мои дни рождения будут приходить все быстрее и быстрее, — сказал он, глядя в потолок. — Я чувствую это. Мама смеется так громко. И глаза у нее какие-то необычные…»

А Учительницу пригласить на праздники? Нет. Они с мамой никогда не встречаются. «Почему?» — «Потому», — отвечает всегда Мама.

«Вы не хотели бы встретиться с моей Мамой, Учительница?» — «Когда-нибудь, — вяло говорит Учительница. — Когда-нибудь».

— А где Учительница спит? Может, она поднимается вверх по всем этим секретным комнатам к самой луне? А может, уходит далеко-далеко за деревья, которые растут за деревьями, которые растут за деревьями. Нет, вряд ли.

Он повертел игрушку в потных ладонях. Как это называется, когда все как-то раздражает и из-за ерунды хочется плакать? Нервы? Да, да, ведь в прошлом году, когда у них с Мамой что-то стало не так, она тоже устроила его День рождения на несколько месяцев раньше.