Поэзия Микеланджело в переводе А М Эфроса - Бонарроти Микеланджело

Чего ж еще? Все ль я должник твой? Царство Твое в былом довлело надо мною, Тебе рабом я был всю жизнь доныне. Чей умысел, чья сила, чье коварство Опять влекут к тебе? Властитель злой, В чьем сердце - смерть, хоть речь - о благостыни? Бесчестье было б для святыни, Когда б душа, воскреснув к жизни, вспять Пошла к тому, кто жаждал смерть ей дать!

Все, что живет, вернется в землю вскоре; Все тленное скудеет красотой; Предавшийся любви спастись не может; Грех состоит с возмездьем в договоре, И каждый, соблазнившийся метой, Что мне прельщеньем сердце гложет, Свое злосчастие лишь множит, Ужель день смерти, благ моих опора, Из-за тебя мне станет днем позора?

32

Уж сколько раз, в чреде немалых лет, Мертвим, язвим, и все ж не сыт тобою Я был, мой грех! А ныне, с сединою, Ужель поверю в лживый твой обет?

Цепей, расковок как обилен след На бедных членах! Шпор твоих иглою Как ты пинал меня! Какой рекою Я слезы лил! Как тяжек был мой бред!

Кляну тебя, Любовь, - но жажду все же, От чар твоих свободный, знать: зачем Ты гнешь свой лук для призрачных мишеней?

Пиле, червю грызть уголья негоже; Но так же срамно гнаться вслед за тем, Кто, одряхлев, утратил пыл движений!

33

Когда раба хозяин, озлоблен, Томит, сковав, в безвыходной неволе, Тот привыкает так к злосчастной доле, Что о свободе еле грезит он.

Привычкою смиряем тигр, питон И лев, в лесу родившийся для воли: Юнец, творящий вещь в поту и боли, Прибытком сил за труд вознагражден

Но иначе огонь себя являет: Зеленых прутьев пожирая сок, Он мерзнущего старца согревает,

Он юных сил в нем возрождает ток, Живит, бодрит, опять воспламеняет, И вот уж тот любовью занемог.

Кто в шутку или впрямь изрек, Что стыдно старцу пламенеть любовью К высокому, - тот предан суесловью!

34

Высокий дух, чей образ отражает В прекрасных членах тела своего, Что могут сделать Бог и естество, Когда их труд свой лучший дар являет.

Прелестный дух, чей облик предвещает Достоинства пленительней всего: Любовь, терпенье, жалость, - чем его Единственная красота сияет!

Любовью взят я, связан красотой, Но жалость нежным взором мне терпенье И верную надежду подает.

Где тот устав иль где закон такой, Чье спешное иль косное решенье От совершенства смерть не отведет?

35

Скажи, Любовь, воистину ли взору Желанная предстала красота, Иль то моя творящая мечта Случайный лик взяла себе в опору?

Тебе ль не знать? - Ведь с ним по уговору Ты сна меня лишила. Пусть! Уста Лелеют каждый вздох, и залита Душа огнем, не знающим отпору.

Ты истинную видишь красоту, Но блеск ее горит, все разрастаясь, Когда сквозь взор к душе восходит он;

Там обретает божью чистоту, Бессмертному творцу уподобляясь, Вот почему твой взгляд заворожен.

36

Скорбит и стонет разум надо мной, Как мог в любви я счастьем обольститься! И доводом и притчею живой Меня корит и молит вразумиться:

"Что черпаешь в стихии огневой? Не только ль смерть? Ведь ты же не жар-птица?" Но я молчу: нельзя чужой рукой Спасти того, кто к смерти сам стремится.

Мне ведом путь и блага и страстей, Но втайне мной другое сердце правит; Его насилье слаб я побороть.

Мой властелин живет меж двух смертей: Одна - страшна, другая же - лукавит, И вот томлюсь, и чахнут дух и плоть.

37

Когда моих столь частых воздыханий Виновница навеки скрылась с глаз, Природа, что дарила ею нас, Поникла от стыда, мы ж - от рыданий.

Но не взяла и смерть тщеславной дани: У солнца солнц - свет все же не погас; Любовь сильней: вернул ее приказ В мир - жизнь, а душу - в сонм святых сияний.

Хотела смерть, в ожесточенье зла, Прервать высоких подвигов звучанье, Чтоб та душа была не столь светла,

Напрасный труд! Явили нам писанья В ней жизнь полней, чем с виду жизнь была, И было смертной в небе воздаянье.

38

Когда скалу мой жесткий молоток В обличия людей преображает, Без мастера, который направляет Его удар, он делу б не помог,

Но божий молот из себя извлек Размах, что миру прелесть сообщает; Все молоты тот молот предвещает, И в нем одном - им всем живой урок.

Чем выше взмах руки над наковальней, Тем тяжелей удар: так занесен И надо мной он к высям поднебесным;

Мне глыбою коснеть первоначальной, Пока кузнец господень - только он! Не пособит ударом полновесным,

39

Уж если убивать себя пристало, Чтоб смерть очам вернула горний свет, То лишь тому, кто верой был согрет, Но жил в скорбях и бедствовал немало.

Но у людей с жар-птицей сходства мало, Не возвращает жизни им рассвет; В руках - ленца, в ногах проворства нет.

40

Кто ночью на коне, тот вправе днем На миг прилечь и подремать немного, Вот так-то жду и я, что отдохнем, О, жизнь моя, мы милостию Бога.

Зло скудно там, где скуден мир добром, И грань меж них проложена нестрого.

41

О память об ударе, что нанес Мне в грудь кинжал, отточенный любовью...

42

Я только смертью жив, но не таю, Что счастлив я своей несчастной долей; Кто жить страшится смертью и неволей, Войди в огонь, в котором я горю.

43

Я тем живей, чем длительней в огне. Как ветер и дрова огонь питают, Так лучше мне, чем злей меня терзают, И тем милей, чем гибельнее мне.

44

Будь чист огонь, будь милосерден дух, Будь одинаков жребий двух влюбленных, Будь равен гнет судеб неблагосклонных, Будь равносильно мужество у двух,

Будь на одних крылах в небесный круг Восхищена душа двух тел плененных, Будь пронзено двух грудей воспаленных Единою стрелою сердце вдруг,

Будь каждый каждому такой опорой, Чтоб, избавляя друга от обуз, К одной мете идти двойною волей,

Будь тьмы соблазнов только сотой долей Вот этих верных и любовных уз, Ужель разрушить их случайной ссорой?

45

Увы, увы! Как горько уязвлен Я бегом дней и, зеркало, тобою, В ком каждый взгляд прочесть бы правду мог. Вот жребий тех, кто не ушел в свой срок! Так я, забытый временем, судьбою, Вдруг, в некий день, был старостью сражен. Не умудрен, не примирен, Смерть дружественно встретить не могу я; С самим собой враждуя, Бесцельную плачу я дань слезам. Нет злей тоски, чем по ушедшим дням!

Увы, увы! Гляжу уныло вспять На прожитую жизнь мою, не зная Хотя бы дня, который был моим. Тщете надежд, желаниям пустым, Томясь, любя, горя, изнемогая, (Мне довелось все чувства исчерпать!) Я предан был, - как смею отрицать? Скрыв истину, меня держали страсти В своей смертельной власти; Но срок их царства мне казался мал. И, длись он дольше, -я бы не устал. Влачусь без сил, - куда? Не знаю я; Страшусь глядеть, но время, убегая, Не прячет явь, хоть отвращаю взгляд. И вот теперь мне годы плоть язвят, Душа и смерть, усилия смыкая, Мной доказуют бренность бытия; Когда догадка истинна моя (Стань, Господи, тому порукой!), Я буду мучим вечной мукой: Ведь вольной волей. Боже, я твой свет Отверг для зла, и мне спасенья нет.

46

Я отлучен, изгнанник, от огня; Я никну там, где все произрастает; Мне пищей - то, что жжет и отравляет; И что других мертвит, - живит меня.

47

Скорблю, горю, томлюсь - и сердце в этом Себе находит пищу. Сладкий рок! Кто б жить одним лишь умираньем мог, Как я, теснимый злобой и наветом?

Ты, лютый Лучник, знаешь по приметам, Когда настал твоей деснице срок Нам дать покой от жизненных тревог; Но вечно жив, в ком смерть живым бьет светом.

48

Будь у огня равенство с красотой, Являющей исток свой в ваших взорах, Не знал бы мир тех льдистых стран, в которых, Как огнемет, не запылал бы зной.

Но небо страждет нашей маетой И вашу прелесть держит на запорах, Чтоб нам не пасть из-за нее в раздорах И в скорбной жизни обрести покой.

Так не равны краса и пламень силой, И лишь пред тем любовью мы горим, Что нам доступно прелестью своею.

Таков и я в свой век, Синьор мой милый: Горю и гибну, но огонь незрим, Затем что въявь пылать я не умею.

49

Еще лежал на сердце камнем гнет, И жаждал я единственного блага, Чтоб скорбь нашла в слезах себе исход, Как волей рока вновь вспоила влага Ростки и корни горестей моих, И смерть дала мне щедро, не как скряга.

В твоей кончине снова боль: двоих (Ты сыну вслед взят гробовым покоем) Оплакивать должны перо и стих.

Он был мне брат; ты - нам отец обоим; Он был любим; ты - почитаем мною; Какой утрате легче дверь откроем?

Он в памяти начертан как живой, Ты на сердце изваян нерушимо, И пуще горе лик снедает мой,

И все ж скорблю слабей о том, что чтимо: Ведь ты упал, созрев, незрелым - он; Утратить старца -- мене ощутимо.

Для нас в злосчастье гнет не так силен, Раз понята неотвратимость нами К чувствами рассудок не смущен.

Но кто в гробу не окропит слезами Родителя, прощаясь навсегда С ним, сызмальства стоявшим пред глазами?

Тем горше нам и мука и беда Чем полновесней чувство им внимает, Я ж не таился, Боже, никогда!

Когда душа рассудку власть вручает, Он взнуздывает так, что боль потом Своим обильем лишь сильней терзает.

И не лелей в себе я мысль о том, Что праведнику на небе неведом Тот смертный страх, с которым мир знаком,

Росли б мои страданья; но их бедам Целенье - в вере; тем, кто в благе жил, И смерть не смеет быть лихим соседом;