Не с той стороны - Алексей Кулаковский

- А откуда вы, дорогой мой, - женщина шагнула еще ближе к столу, откуда вы знаете, как я работаю? А?

- А я уже все вижу, - уверенно заявил инструктор. - Тут долго не надо смотреть, все ясно и так, как на ладони. Лентяйка вы неимоверная, вот в чем корень! И ясно мне, что не одна вы тут такая! - Дробняк опять бросил взгляд на шахматистов. - Ну вот спросим, например, - продолжал он, - сколько у вас теперь трудодней?

- А что мне трудодни! - с возмущением проговорила женщина. - Спросите о них в нашем правлении!

- Ну, ясно! И сказать стыдно! Так я вам заявляю здесь совсем конкретно и авторитетно, что если вы и впредь именно так будете работать, то не только не получите хлеба, ну, и, скажем, какой-нибудь соломы и другого, но и усадьбу вашу обрежут! Обрежут по самую...

- Там видно будет! - громко сказала Марья. - А пока что вижу, что нам с вами не о чем говорить и напрасно мы пришли на собрание! Идем, женщины! Пусть товарищ оближет молоко на губах да немного присмотрится к людям, тогда и приезжает к нам. Пошли!

Она резко повернулась и зашагала к дверям. Несколько женщин вышло за нею в ту же минуту, а остальные удивленно зашевелились, заговорили и тоже постепенно начали расходиться. Дробняк возвышался над столом с растерянным, вытянутым лицом и не знал, что делать, о чем дальше говорить. Пока он опомнился, в конторе остались только бригадир, несколько мужчин и хлопцы-шахматисты. Последние даже приостановили игру.

Наконец, с возмущением и злостью, инструктор набросился на бригадира:

- Что это такое, что за саботаж?!

- Тут, короче говоря, немножко не с той стороны вышло, - хмуро и, видимо, с болью в душе ответил бригадир.

- Как это не с той? Что? Не понимаю!

- А тут и понимать нечего. Марья Гич самая лучшая у нас колхозница. Вдова, четверо детей, муж погиб на фронте. Она ежедневно ходит на работу и даже детей посылает.

Инструктор побледнел, потом густо покраснел. Он начинал уже понимать всю глубину своей ошибки, но обостренное самолюбие не позволяло сразу сдаться. Выйдя из-за стола, он спросил:

- Ну, а как же это?.. Вот даже соломы и то у нее нет. Там еще чего... И работает и нет? Совсем нет?

- Да, - подтвердил бригадир. - И работает и нет! У нас, короче говоря, пока что немало таких. Теперь, правда, немного лучше жить стали... Ведь у нас восемь председателей сменилось за последние два-три года. Привезут, как кота в мешке, расхвалят, изберем. Рассмотрим потом - пьяница, болтун. Снимем. Тогда опять привезут... Порядка никакого не было...

Вот и вини тут Марью...

* * *

Ночевать Якуб Дробняк остался у бригадира. Много они говорили. Но еще больше инструктор думал и переживал в одиночестве, окутанный теплым домашним уютом. Он лежал у окна, на приготовленной хозяйкою постели. Под боком был добротный тюфяк, под головой - подушка. А Дробняку казалось, что лежать ему твердо и неудобно, что хозяйка плохо стлала ему постель, потому что она тоже была на собрании и видела, как он оскандалился. Вспоминались все собрания, какие только приходилось ему проводить. И казалось, что еще никогда не было такого случая, как сегодня. Собиралась обычно молодежь, говорили о художественной самодеятельности, о торфоперегнойных горшочках, и всегда все шло гладко: пели песни после собрания или танцевали под баян. А тут совсем, совсем не то...

Трудно было представить, как пройдет эта ночь. Если бы вдруг наступило утро, Дробняку было бы легче на душе. Он встал бы и пошел осматривать бригаду. Сделал бы, чего не сделал вчера. Пошел бы по домам колхозников. Ничего, что посреди улицы лужа! Все-таки улица в Грибковской бригаде довольно красивая. Зашел бы в дом к Марье, посмотрел бы, как живет, познакомился бы с ее детьми. И если бы позволила, отложил бы все дела и охотно полез бы на крышу ее сарая. Пусть бы только подавала солому...

А потом в правление, затем в МТС, в райком партии! Нет, не лентяи, не лежебоки в Грибковской бригаде! Даже шахматисты и те, наверное, не лентяи. Главное, выходит, не в этом. Надо скорее думать, скорее решать, как поставить бригаду на ноги, как и чем ей помочь.

А Марья? Большое спасибо Марье!

И до самого рассвета Якуб Дробняк не уснул.

1955