Крысиный волк - Дарья Беляева

Впрочем, он знал, кто именно. У нее было так много имен, что она была безымянна. Но он ее знал. И девочки ее знали, и только отец о ней не подозревал. Никто не говорил ему о ней.

Шацар никогда не видел ее по-настоящему, но чувствовал ее всем сердцем, всем телом, всем, чем был он сам.

Сейчас он не ощутил ее присутствия, не почувствовал знакомой дрожи во всем теле, не провалился в бесконечный кошмар, который представлял собой ее взгляд. Было пусто. Шацар побродил по пыльному чердаку, поиграл с тенями, в конце концов, ему было семь лет и он все еще мог представлять их дикими зверями и неведомыми чудовищами.

Сестры рисовали ее. Шацар знал, что на чердаке, в сундуке со старыми платьями, под самым красным и единственным бархатным из них, хранится альбом с их рисунками. Саянну считала, что она вся — из крови, покрытая вечными, незакрывающимися ранами. Аммия рисовала ее кошкой с сотнями глаз. Шигата рисовала ее прекрасной женщиной с пульсировавшим в руках сердцем.

Для Шацара она не была ни женщиной, ни животным, ни причудливой их смесью. Она была огромна и холодна, как ночное небо, и так же безразлична и далека.

Они видели ее разной, но называли одинаково. Они называли ее Мамой.

Шацар улегся на пол и принялся листать альбом. Вот обнаженная женщина с головой насекомого, а вот вздыбленная могильная земля — все это была она. Шацар ткнулся носом в сгиб альбома, вдыхая фиалковый запах, исходящий от пальцев Саянну. Она рисовала последней.

Шацар задумчиво провел пальцем по трещинке на деревянном полу, услышав голос Саянну внизу. Он приник к трещине, смотря вниз. Комната Саянну располагалась прямо под чердаком. Шацар видел, что происходит внизу. Ему казалось, будто это он играет в игру, которую может остановить в любой момент.

Саянну сидела за столом, на котором лежал плюшевый кролик с выпотрошенным брюшком. Отец стоял над ней, он задумчиво смотрел на игрушку.

— Ты становишься жестокой, как твоя мама, — сказал он.

— Я похожа на маму, — сказала Саянну. А потом неожиданно добавила:

— Боишься?

На ней было кружевное платье под горло, подчеркивавшее все детское и беззащитное в ней, невинность и нежность ее шестнадцати. Ее светлые кудри спадали на плечи мягкими волнами. В ней нечего было бояться, но папа испугался.

Иначе зачем он потянул ее за волосы, заставляя встать. Саянну завизжала, Шацар вздохнул. Он лучше всех знал, почему отец делал это с его сестрами — они пугали его. Женщины пугали его.

Отец потащил Саянну к кровати с белоснежными, безупречными простынями. Она вырывалась, кричала, царапалась, как кошка. У отца было то, чего не было у нее — сила. Однажды у Шацара будет такая же, тогда он убьет его. Наверное.

Когда отец прижал сестру Шацара к кровати и задрал на ней юбки, Шацар увидел на его щеке кровоточащие борозды от ее ногтей. Шацар знал, так отец наказывает непослушных девочек, плохих девочек. Так мужчины наказывают женщин.

Шацар смотрел, как отец двигается, причиняя его сестре боль и слушал, как она шипит. Не плачет, не кричит, шипит, как разозленный зверек, готовый укусить.

Но укусить отца она не смогла, он зажал ей рот. Шацар знал, что отец делает это нежно с теми девочками, которые знают свое место. С теми, кто покорен. Отец говорил, что женщины — всего лишь собственность мужчин.

По вечерам он расчесывал волосы одной из своих девочек. Неизменно одна сидела у него на коленях, и подол ее платьица задирался, открывая край носка. Верх неприличия, говорил отец, женщина не должна быть такой неаккуратной. Еще он цокал языком.

Шацар водил пальцем по картинкам в книжках, изучая их контуры, и больше для него ничего не было по вечерам.

Саянну что-то неразборчиво говорила, и Шацар невольно напряг слух.

Он не мог разобраться слов, и все же ему казалось, она говорила:

— Мы убьем тебя, однажды мы убьем тебя, однажды, однажды, скоро!

А может быть, она плакала и звала маму. Впрочем, мама никогда не приходила. Иногда приходила Мама, но она только смотрела. В сущности, ей тоже было все равно. Часы на стенах отсчитывали время, их маятники колебались, и Шацар примерно знал, когда отец закончит. Женщины, говорил отец, внушают страх. Внутри они влажные, теплые и бесконечно злые.

Шацар не понимал, чего так боится отец. Шацар не боялся Мамы, хотя она без сомнения была женщиной — теплой, темной, влажной и бесконечно злой. Отец тянул Саянну за волосы, заставляя ее кричать громче. Шацар не любил, когда его сестры кричали. Он не любил, когда их мучили. Он вообще не любил громкие звуки.

В библиотеке Шацар нашел анатомический атлас и понял, что именно отец делает с его сестрами — он делает с ними других сестер всякий раз, когда задирает на них облачно-белые платьица.

Шацар не знал, зачем ему даже прикасаться к женщинам, если в них зло. Шацар не знал, где это зло скрывается — в беззащитной, птичьей нежности их рук, между их горячих губ или в блестящих, безумных глазах. А может быть, глубоко внутри, куда проникал отец.

Шацару было бы интересно посмотреть, но сестры не дали бы ему вскрыть себя. А он бы, наверное, не стал. Других женщин он не знал. Иногда Шацар даже не был уверен в том, что другие женщины в мире были.

Шацар прочитал все о городах и странах за пределами его мира, но никогда не видел даже чьего-то чужого дома. Впрочем, он понимал, что все дома построены примерно одинаково. В них стоят одинаковые вещи — столы, кровати, стулья. Шацар не пропускал ничего интересного. История была заключена в буквах.

Когда все закончилось, отец подтянул Саянну к себе, запустил руку ей между ног, а потом утер пальцы платком.

Шацар посмотрел на заплаканное и злое лицо Саянну. Она утирала слезы рукой. Шацар читал, что это неловко — видеть чужие слезы, но ему не стало неловко.

Ему никак не стало.

До вечера Шацар просидел на чердаке, перекладывая вещи в сундуке. Он вспоминал стихи, каждой вещи был посвящен свой собственный. Строчки цеплялись друг за друга как бусины в ожерелье.

После ужина, Шацар отправился спать. Дождь не прекращался, наоборот, казалось, хлестал все сильнее и сильнее. Шацар читал страницу за страницей, лежа под кроватью, с крохотной свечкой, освещавшей ему буквы. Отец не должен был заметить света, а то Шацар мог остаться без еды завтра — а ведь он любил гренки и джем.

Сон не шел. В его голове часы отсчитали около трех часов ночи, когда он услышал легкий скрип двери.

Он услышал голос Саянну, такой тихий, что ему могло и почудиться:

— Шацар. Пора.

Выглянув из-под кровати, он уже никого не увидел. Но Шацар знал, куда идти. Шацар крался так тихо, чтобы его не услышали даже мыши, которые, судя по тому, что Шацар о них знал, обладали большим диапазоном распознаваемых звуков, нежели его отец.