Реинкарнация - Григорий Горин

БУРАНОВСКИЙ. Значит, любовь к тринадцатому месту – вранье?

ЗУЙКОВ. Не совсем… Просто узнал, в каком вы купе, и с соседом вашим решил поменяться… А он – отнюдь. Я и ему – деньги, и проводнику – деньги. Такой народ образовался, что без тысячи рублей – пальцем не шевельнут…

БУРАНОВСКИЙ. И зачем это все, черт вас подери? Чтобы глупостями мучить?!

ЗУЙКОВ. Я вас давно ищу, Сергей Петрович. Я ж вам письмо писал. И про дочку. И про душу Владимира Ильича…

БУРАНОВСКИЙ. Не читал я ваших писем! А если и читал, то в корзину выкинул! Мало ли дураков нам пишет?! Я – ученый и никакими мертвыми душами не занимаюсь. Я – не Чичиков!

ЗУЙКОВ. Души мертвыми не бывают. Тут я с Гоголем – отнюдь… Тело – другая субстанция… Вот говорят: материя – первична, сознание – вторично. Я так думаю: здесь не в строю, чтоб на первый-второй рассчитываться… Душа с телом всегда вместе идут: грудь в грудь…

БУРАНОВСКИЙ (в отчаянии). Умоляю, не философствуйте! На вашем уровне это – как гвоздем по стеклу, честное слово! А что касается той передачи по телевизору про мавзолей, то мой институт этим вопросом больше не занимается. Все! Отлучили нас от тела вождя пролетариата, и слава Богу! Занимаемся рядовой биохимией.

ЗУЙКОВ (печально). Понизили, стало быть?

БУРАНОВСКИЙ. Не уверен. Думаю – наоборот. Позволили заниматься наукой. Ученый, если хотите знать, – высокое звание, выше не бывает… И если при этом не надо бесконечно якшаться с КГБ, то можно считать – моральную «нобелевку» заработал.

ЗУЙКОВ. Но связи-то старые остались? В мавзолей всегда можете попасть?

БУРАНОВСКИЙ. Туда любой может попасть! Встаньте в очередь и попадете!

ЗУЙКОВ. Да все не то вы! Я у этого мавзолея целый год простоял. В дождь и в снег.

БУРАНОВСКИЙ. Налюбоваться не могли?

ЗУЙКОВ. Да отнюдь! Это когда служил… Пост номер один…

БУРАНОВСКИЙ. Слушайте, хватит говорить загадками… Какой пост? Кому пост?.. Вы способны по-русски изъясняться?

ЗУЙКОВ. Я ж то и хочу. Все по порядку. Думал, сядем, поговорим, коли попали в одно купе…

БУРАНОВСКИЙ. Это я попал. Вы – вломились!

ЗУЙКОВ. Ну какая разница? Все равно теперь вместе до Москвы. Ночь впереди, на ходу не выпрыгнешь…

БУРАНОВСКИЙ (мрачно). Не знаю. За себя не поручусь.

ЗУЙКОВ (зазвенел стаканами). Наливать, что ль?

БУРАНОВСКИЙ. Я сказал – нет!

ЗУЙКОВ. А говорили – «по-русски»? Сергей Петрович, разговор доверительный… Как говорится, без рюмки да сигареты – контакта не будет!

БУРАНОВСКИЙ (нервно). Этого еще не хватало! В купе – духотища, и к тому же у меня на табак аллергия!.. Ладно! Черт с вами! Наливайте! Все равно, чувствую, встану с дурной башкой. (Забулькала жидкость.) Клянусь, последний раз поездом еду… Ни поспать, ни отдохнуть.

ЗУЙКОВ. Самолетом нынче еще хуже. У меня друг в аэропорту на полу неделю просидел. Керосина нет, а водки – залейся! Еле живой остался.

БУРАНОВСКИЙ. М-да. Времечко выпало! Да вы не до края лейте. Не улетаем.

ЗУЙКОВ (звякнул стаканом). Ну, со знакомством!

БУРАНОВСКИЙ. Пожалуй. Тем более вы-то про меня кое-что знаете, а я про вас ничего. Отнюдь!.. (Засмеялся.) Прилипло, однако, словечко…

Выпили.

ЗУЙКОВ. Закусим, чем бог послал… (Зашелестел разворачиваемой бумагой.) Мать напекла в дорогу. Все волновалась – понравятся вам пирожки с капустой?

БУРАНОВСКИЙ. Почему ж не понравятся?.. (Осекся.) Подождите, какая мать? Она знала, что вы со мной поедете? Значит, вы меня не случайно встретили?

ЗУЙКОВ. Да как сказать…

БУРАНОВСКИЙ. Так и говорите! Правду! Устал я от ваших недомолвок. Вы зачем сюда сели? Вы в Москву по делам или как?!

ЗУЙКОВ. Главное дело, Сергей Петрович, для меня – с вами поговорить! А на Невском сегодня я вас увидел действительно случайно! Бросился за вами, а вы – юрк в гостиницу… И след простыл. Спрашиваю: «Это – Бурановский?» – «Да», – говорят. – «Надолго он в Питере?» – «Сегодня назад в Москву»… – «А каким поездом?» – «А каким поездом профессора ездят?» Отнюдь только «стрелой». Первой или второй… Мать и говорит: «Поезжай, Вова!» И пирожки начала печь…

БУРАНОВСКИЙ. Кончайте интриговать. Рассказывайте!

ЗУЙКОВ. Тогда по-анкетному. С самого начала… Фамилия моя – Зуйков Владимир Михайлович. Родился в 1953-м, в Туле, в семье военнослужащего. Отец-мать – русские, вернее – туляки. Я это к тому, что мы, туляки, особые русские, как у нас говорят, «казюки», то есть «казенные» люди, надежные, всегда при заводе… Медленно запрягаем, быстро не едем, да много везем… У нас и советская власть позже всех началась, значит, позже всех кончится… Нас и немец не взял, стороной обошел… (Сбился.) К чему это я?..

БУРАНОВСКИЙ. Понятия не имею.

ЗУЙКОВ (вспомнив). А к тому, что анкетка у меня – чистая, прибранная. Как говорил старшина, на любом смотре показывай – ни один генерал в бинокль пылинки не увидит… И в школе нормально учился, и спортсмен-волейболист… Играл за «Буревестник»… Первый юношеский разряд… Комсомолец. В самодеятельности читал поэму Владимира Маяковского «Хорошо»…

БУРАНОВСКИЙ (с печальной безнадежностью). Скажите, это все очень важно знать?

ЗУЙКОВ. Очень! Для тех людей, что меня в военкомате смотрели… Я уже, Сергей Петрович, перехожу к моменту, когда меня, значит, призвали в армию в 74-м… Долго мышцы щупали, рост, вес. Даже на цвет проверяли… Ей-богу! Смотрели румянец на щечках… Я-то, честно, подумал, что меня куда-нибудь в космонавты определяют… Мы тогда все космосом бредили. И среди призывников кто-то парашу такую пустил: мол, космонавтов отбирать будут. Я даже как-то в мыслях примерился: «Космонавт Зуйков»! Звучит!.. А тут вдруг – румянец. Я у ребят спрашиваю: на хрена в космосе румянец? Они говорят, чтоб, когда в штаны от перегрузок наложишь, не бледнел и по цветному телевизору хорошо смотрелся… Шуточки у салаг, сами понимаете, – на уровне… И вот потом отзывает меня майор и торжественно сообщает: служить тебе, Зуйков, не в пехоте, не на флоте, а в особой роте войск КГБ. Конкретней – в полку охраны Кремля. И путь твой, Зуйков, как поется в песне, «далек и долог», а конкретней – сто восемьдесят шагов от Спасских ворот до поста номер один, где навечно возлег гений всех времен и народов сам Владимир Ильич Ленин… (Пауза.) Закурить, все-таки, не позволите?

БУРАНОВСКИЙ. Категорически! Я же объяснял: дым не переношу. Лучше пейте!

ЗУЙКОВ. Это уж само собой… (Звон стаканов.) Вот какая мне служба выпала, Сергей Петрович. Можете себе представить?

БУРАНОВСКИЙ. Я-то как раз могу… Мы ведь с вами, выходит, в каком-то роде коллеги… Вы охраняли тело вождя от врагов, я – от разложения.

ЗУЙКОВ. Вот именно! Только нам слово «охранять» политрук строго-настрого запрещал… «Караульный на посту ничего не охраняет, караульный собой воплощает и символизирует…» Во как! И потому в ружье заступившего в почетный караул нет пуль, в глазах – ресниц, в ногах – усталости… А если караульный на посту моргнет или с ноги на ногу переступит – это есть двойное нарушение воинского и гражданского долга, и ждет тогда солдата не гауптвахта, а презрение всего советского народа плюс прогрессивного человечества, которые поставили его у стен великого Кремля как символ вселенской любви к вождю, а он, дундук и распиндяй, не оправдал доверия… Эти политбеседы я наизусть запомнил! И за все два года службы у меня – ни одного замечания, и на посту я ни разу не чихнул, не моргнул, не пукнул…

БУРАНОВСКИЙ. Ой, ну ладно! Мне-то не завирайте! Я мимо этого поста сто раз ходил… Прекрасно ваши караульные и мигают, и глазами по сторонам зыркают…

ЗУЙКОВ. Другие – может быть. Я – отнюдь! Можете в роте справки навести, Сергей Петрович… Вам старослужащие скажут: Зуйков входил в «гранитную сотню»… Это у нас такая именная команда собралась, за все годы почетного караула, с января двадцать четвертого года. Лучшие, которые, как говорится, «вросли в гранит»… А кто знает, чего это стоило? Только дураки нам завидовали: «у кремлевских служба – лафа, офицерское довольствие». Кормили, правда, отлично: и мясо, и витамины. Так ведь не человека кормили – организм! Тело, чтоб как струна, нога, чтоб стояла при шаге, как у молодого… И вот застыл на час у входа в мавзолей, как в наркоз ушел… В тебя туристы пальцами тычат, иностранцы вспышками мигают, дети ручонки тянут, а ты – врос в гранит и окаменел…

БУРАНОВСКИЙ. Значит, все-таки наблюдали обстановку?

ЗУЙКОВ. Только – боковым зрением! У караульного от напряжения зрачка боковое зрение развивалось, как у стрекозы… «Караульный на Василия Блаженного глядит, а Манеж видит!..» Тоже политрука формулировочка. А еще он любил сюрпризы устраивать. Скажем, родителей без предупреждения привозил… Представляете, стоишь, и вдруг видишь: отец честь тебе отдает. Мать платком слезы утирает… Ну, думаешь, умом поехал! У нас и такое случалось. Миражи возникали… А потом понимаешь – наяву! Сердце сразу выпрыгивает, крик из горла сам идет. Но голос политрука уже в ушах, как радио: «Караульный на посту и мать увидел – не шелохнись, поскольку на посту ты ей не сын, на посту ты – сын страны!»…