Хроники царя Давида - Штефан Хейм

Иосафат, сын Ахилуда, вышел вперед, достал из широкого рукава вощеную дощечку и прочитал:

«Членами царской комиссии по составлению Единственно Истинных и Авторитетных, Исторически Точных и Официально Признанных Хроник об Удивительном Возвышении, Богобоязненной Жизни, Героических Подвигах и Чудесных Деяниях Давида, Сына Иессея, который Царствовал над Иудеею Семь Лет и над Всем Израилем и Иудеею Тридцать Три Года, Избранника БОжьего и Отца Царя Соломона назначаются: Иосафат, сын Ахилуда, дееписатель; Садок, священник; Нафан, пророк; Элихореф и Ахия, сыновья Сивы, писцы; Ванея, сын Иодая, поставленный над войском; редактор, но без права голоса — Эфан, сын Гошайи, автор и историк. Единственно Истинные и Авторитетные, Исторически Точные и Официально Признанные Хроники об Удивительном Возвышении и так далее имеют рабочее название Хроники царя Давида, и составлять их надлежит путем строжайшего отбора и целесообразного использования всех наличествующих материалов об Удивительном Возвышении и так далее почившего царя Давида, как то: царские грамоты, переписка и хроники, а также устные свидетельства, легенды и предания, песни, псалмы, афоризмы и пророчества, особенно те, что доказывают великую любовь и предпочтение, кои проявлял царь Давид к своему любимому сыну и наследнику царю Соломону; сии Хроники должны для нашего и всех грядущих времен установить Единственную Правду и тем самым положить конец Всем Противоречиям и Спорам, устранить Всякое Неверие в Избранность Давида, сына Иессея, ГОсподом нашим Яхве, а также искоренить Всяческие Сомнения в Славном Обете, который ГОсподь наш Яхве совершил в отношении Семени Давида и Его Потомков».

Иосафат, сын Ахилуда, дееписатель, поклонился. Царь Соломон выглядел удовлетворенным. Он махнул мне рукой и произнес:

— Я помогу тебе, Эфан, сын Гошайи, если ты оступишься или столкнешься с неизвестным, не в силах будешь разобраться, где истина, а где ложь. Когда ты сможешь приступить к делу?

Я бросился царю Соломону в ноги со словами благодарности за великое его доверие, коим он оказал мне честь:

— Никто от Дана до Вирсавии, — сказал я, — никогда не был столь удивлен, как я сейчас, и если бы ангел ГОсподень явился ко мне во сне, дабы сообщить о таком назначении, я бы высмеял его, как когда-то Сара, жена Авраама. Однако я слишком ничтожен, — продолжал я, — для столь трудной и ответственной задачи; ежели бы речь шла о нескольких псалмах, или о кратком историческом очерке одного из незначительных колен Израилевых, или о новой редакции рассказа о Моисее в тростнике, я с радостью взялся бы за дело и справился бы с ним, в конце концов, нельзя требовать от жалкого муравья, чтобы он построил пирамиду.

На это царь Соломон от души рассмеялся и сказал присутствующим:

— Он поистине мудр, ибо, видя опасности пути, предпочитает остаться в своей хижине.

Мне же царь сказал:

— Я могу взять твоих сыновей в свои боевые колесницы, или всадниками, или в пехоту, что бежит впереди колесниц. Я могу взять твоих дочерей, чтобы стали они кондитершами, или поварихами, или разносчицами. Я могу отобрать у тебя твою землю, твой виноградник и твой оливковый сад. Могу заставить тебя убирать навоз в моих конюшнях или обмахивать меня опахалом. Но я предпочитаю использовать тебя как историка, под руководством моей комиссии, ибо каждый под БОгом имеет свое место — овчар у своей отары, а писец у своих глиняных табличек.

Тогда я поклонился до самой земли и попытался сослаться на то, что я болен у меня слабое сердце и расстроено пищеварение, и что я, возможно, упокоюсь рядом со своими предками в Эзрахе еще до того, как Хроники царя Давида будут готовы хотя бы наполовину; однако я мог бы рекомендовать более молодых коллег, с превосходным здоровьем и с более гибким, чем у меня, умом, то есть именно с такими качествами, которые нужны для написания Книги, содержащей Единственную Правду и призванной положить конец Всем Противоречиям и Спорам.

На это царь Соломон ответил:

— На вид ты, Эфан, сын Гошайи, кажешься мне вполне здоровым. Кожа твоя покрыта красивым загаром, плоть твоя не несет на себе следов старческой вялости, волосы на твоей голове густые и пышные, у тебя целы все зубы, а глаза твои блестят, как от наслаждения вином или женщиной. А кроме того, здесь у меня лучшие врачи во всем Израиле и соседних царствах, вплоть до Сидона и Тира, а еще есть у меня договор с царицей Савской, что она пришлет сюда врача, измельчающего камни в почках. Ты иногда будешь есть с моего стола, отведаешь блюда лучшей кухни по эту сторону Негеба, а вознаграждение будешь получать как один из младших пророков, что даст тебе возможность привезти в Иерусалим обеих твоих жен и юную твою наложницу и жить здесь в красивом доме из обожженного кирпича с прочной крышей и тенистым садом.

Тут я понял, что царь Соломон уже все обдумал и что нет у меня никакой возможности избежать его милости. И еще понял я, что дело это может закончиться для меня плохо, как это случалось с некоторыми книжниками, которым отрубали голову, а тело прибивали гвоздями к городской стене, но, с другой стороны, я мог бы при этом хорошо поживиться и благоденствовать — надо только держать язык за зубами и мудро использовать свое стило. При некотором везении и с помощью ГОспода нашего Яхве мне, может, даже удастся вставить там словечко, там строку в Хроники царя Давида, из которых грядущие поколения смогут разглядеть, что же действительно происходило в эти годы и что за человек был Давид, сын Иессея, — тот, что одновременно прелюбодействовал и с царем, и с царским сыном, и с царской дочерью, тот, что, словно наемник, сражался против собственного народа, что велел убить своего сына и преданнейших слуг, а потом громко оплакивал их смерть, тот, что сплотил кучку жалких крестьян и призрачных кочевников в единый народ.

И тогда я поднялся и объявил царю, что слова его, исполненные бесконечной мудрости, меня убедили и я принимаю эту должность, пусть даже с дрожью и робостью; с учетом времени, необходимого мне на все молитвы и жертвоприношения и на переезд из Эзраха в Иерусалим с двумя женами, юной наложницей, их поклажей и моими архивами, я буду готов приступить к работе на второй день после праздника Пасхи. Однако, поскольку считаю, что железо нужно ковать, пока оно горячо, остается уладить еще один скромный вопрос, касающийся двух моих сыновей. До сих пор я сам заботился об их воспитании, теперь же у меня не будет на это ни времени, ни возможностей. Не мог бы мудрейший из всех царей Соломон быть настолько милостив…

— Садок! — произнес царь.

Садок поклонился.

— Распорядись, чтобы обоих сыновей Эфана, сына Гошайи, определили в хорошую левитскую школу. — И поскольку Садок поднял брови, царь с величественным жестом добавил: — Расходы на их обучение и содержание оплатит царская казна.

Ибо царь Соломон и вправду щедро распоряжался налогами.

2

НОЧНЫЕ РАЗДУМЬЯ ЭФАНА, СЫНА ГОШАЙИ, ПОСЛЕ ВОЗВРАЩЕНИЯ ИЗ ИЕРУСАЛИМА, НА КРЫШЕ СВОЕГО ДОМА В ЭЗРАХЕ В ПРИСУТСТВИИ НАЛОЖНИЦЫ СВОЕЙ ЛИЛИТ, ГОТОВОЙ С НЕЖНОСТЬЮ ЕГО УСЛАЖДАТЬ

Ни одна история не начинается с начала; корни дерева скрыты от взоров и простираются вглубь до самой воды.

У других народов были цари, утверждавшие, что они — боги; народ же Израиля имел царем БОга, имел царя невидимого, ибо Яхве — невидимый БОг. Не существует его изображения, ни в камне, ни в бронзе: он запретил делать его изображения. Невидимым восседал царь Яхве между херувимами на своем троне, коим был Ковчег Завета; он велел носить себя с одного места на другое: куда направлялся народ, туда направлялся и он, жил в скинии, в крытом листвой шалаше, как и его народ. На возвышенностях или под старой сикоморой принимал он жертвоприношения, алтарем служил ему полевой камень. Когда он хотел говорить, он говорил громом туч или шепотом ветра, неистовым бормотанием пророка или сновидением ребенка, устами ангела или шумом оракулов урима и тумима. Он провозглашал законы, но сам часто бывал несправедлив; бывал то вспыльчивым, то терпеливым и снисходительным, имел любимчиков, часто противоречил сам себе. Он был похож на одного из тех старейшин рода, коих еще и сегодня можно встретить где-то в безлюдных горах.

— Лилит, любимая моя, принеси мне кувшин вина, которое найдешь ты в прохладе погреба, красного вина из царских виноградников в Ваал-Гамоне, дар царя. Лилит, любимая моя, чьи перси, словно две серны, мы переедем в Иерусалим, и я куплю тебе пестрое платье, как те, что носят дочери царя, и эссенции со сладким запахом, и я тебя потеряю. Принеси мне вина…