Наказание без вины (вариант перевода) - Рэй Брэдбери

— Ты не виновата, нет, не виновата! — Он смотрел на нее в упор. — Ты другая, ты… не она. Это она всему виной. А ты — ты тут ни при чем.

— Ты бредишь, — резко сказала женщина. — Я и есть она, и никакой другой быть не может. Во мне нет ни одной частички, которая была бы чужда ей. Мы с ней одно и то же.

— Но ты не вела себя так, как она.

— Я вела себя именно так. Я целовала его.

— Ты не могла. Ты только что родилась!

— Допустим. Но я родилась из ее прошлого. И из твоей памяти!

— Послушай, — говорил он, — может быть, как-нибудь… ну, заплатить побольше, что ли? И увезти тебя отсюда? Мы улетим к черту на кулички, в Париж, в Мельбурн, куда хочешь!

Она рассмеялась.

— Куклы не продаются. Поглядел — и хватит с тебя.

— У меня много денег!

Она покачала головой.

— Это ничего не значит. Уже пробовали. Ты знаешь, даже то, что делается, — нарушение закона. Власти терпят нас до поры до времени.

— Кэти, я хочу одного — быть с тобой.

— Это невозможно, ведь я та же самая Кэти. А кроме того, конкуренция сам понимаешь. Кукол нельзя вывозить из здания фирмы: начнут копаться, раскроют наши секреты. И вообще хватит об этом. Я тебя предупреждала — не говорить о таких вещах. Пропадет вся иллюзия. Останешься неудовлетворенным. Ты деньги заплатил — делай то, за чем пришел.

— Кэти, я не хочу тебя убивать!

— Нет, хочешь, хочешь! Ты просто подавляешь в себе это желание.

— Не надо было мне приходить сюда. Ты так хороша!

— Хороша, да не для тебя.

— Замолчи.

— Завтра мы вылетаем с Леонардом в Париж.

— Ты слышала, что я сказал?

— А оттуда в Стокгольм, — она весело рассмеялась и потрепала его по щеке. — Так-то, мой толстячок.

Темное чувство зашевелилось в нем. Он стиснул зубы. И в то же время он отлично понимал, что происходит. Горечь и ненависть, пульсирующие в глубинах мозга, посылали оттуда свои сигналы, и тончайшие телепатические приемники в феноменальном механизме ее головы улавливали их. Марионетка! Это он управлял ее телом, он подсказывал ей все ее реплики.

— Старикашка. А ведь когда-то был ничего.

— Остановись, Кэт.

— Ты стар, а мне только тридцать один год. Эх, ты. Думал, я с тобой век проживу? Да знаешь ли ты, сколько на свете мужчин, которым ты в подметки не годишься!

Он вынул из кармана пистолет, не глядя на нее.

— Кэтрин.

— «Голова его — чистое золото…» — прошептала она.

— Кэтрин, замолчи!

— «…На ложе моем искала я того, которого любит душа моя, искала его и не нашла. Встану же я, пойду по городу, по улицам и площадям, и буду искать того, которого любит душа моя».

Откуда она знала эти слова? Они звучали и ныли в его мозгу, как она могла их услышать?

— Кэти, — сказал Джордж и с усилием потер лоб. — Не заставляй меня выстрелить. Не заставляй меня.

— «Щеки его — цветник ароматный… — бормотала она, закрыв глаза. Живот его, как изваянный из слоновой кости… Голени его — мраморные столпы…»

— Кэти! — яростно крикнул он.

— «Уста его — сладость…»

Выстрел.

— «…вот кто мой возлюбленный!..»

Второй выстрел.

Она упала. Ее бесчувственный рот был приоткрыт, и какой-то механизм, уже безнадежно изуродованный, все еще действовал, заставляя ее повторять: «Возлюбленный, возлюбленный…»

Джордж Хилл опустился в кресло.

Кто-то приложил холодную влажную ткань к его лбу, и он очнулся.

— Все в порядке, — сказал черноволосый человек.

— Кончено? — прошептал Джордж.

Человек кивнул.

Джордж взглянул на свои ботинки. Он помнил, что они были испачканы. Сейчас они блестели, как зеркало. Все было прибрано, нигде ни пятнышка.

— Мне надо идти, — сказал Хилл.

— Если вы чувствуете себя в силах…

— Вполне. — Он встал. — Уеду куда-нибудь. Начну все сначала. Звонить Кэти, наверное, не стоит, встречаться с ней — тем более.

— Вашей Кэти нет в живых.

— Ах, да, конечно, я же убил ее. Господи. Кровь потекла совсем как настоящая.

— Мы очень гордимся этим нюансом.

Джордж Хилл вошел в лифт и через минуту был уже на улице. Накрапывал дождик. Ему захотелось пройтись по городу, бродить долго-долго… Ревность, жажда мести — все, что тяготило его, было начисто смыто. Как будто в его душе произвели такую же уборку, как в комнате, где только что совершилось убийство. Если бы настоящая Кэти появилась сейчас перед ним, он лишь молча преклонил бы перед ней колени. Она была мертва — он сделал то, что хотел. И осталась жива. В конце концов, назначение этих кукол и состоит в том, чтобы предупреждать реальные преступления. Захотелось убить кого-нибудь, вот и отыграйся на манекене. Дождь стекал с полей его шляпы. Джордж Хилл остановился у края тротуара и смотрел на проносящиеся мимо машины.

— Мистер Хилл? — сказал голос рядом с ним.

Он обернулся.

— В чем дело?

На его руке замкнулся браслет наручников.

— Извините, сэр. Вы арестованы.

— Но…

— Попрошу следовать за мной. Сэм, ступайте вперед.

— Вы не имеете права.

— Мистер Хилл, закон есть закон. Вы подозреваетесь в убийстве.

Дождь лил целую неделю; он и сейчас струится за окнами. Джордж просунул руки через решетку: ему хотелось поймать капли дождя.

Ключ заскрежетал в замочной скважине, но он не пошевелился. Адвокат вошел в камеру.

— Ничего не вышло. Просьба о помиловании отклонена.

— Я не убийца. Это была просто кукла, — сказал Хилл, глядя в окно.

— Да, но… Таков закон, вы знаете. И они тоже, вся эта компания «Марионетки Инкорпорейтед». Все приговорены. Директор уже того. — Адвокат провел пальцем по шее. — Боюсь, что ваша очередь сегодня ночью.

— Благодарю вас, — сказал Хилл. — Вы сделали все, что могли. Выходит, это все-таки убийство? Даже если я убил не живого человека, а его макет. Так, что ли?

— Тут сыграл роль неудачный момент, — сказал адвокат. — Несколько лет назад вам не вынесли бы смертного приговора. А сейчас им нужен предметный урок — так сказать, для острастки. Ажиотаж вокруг этих кукол принял прямо-таки фантастические размеры… Надо припугнуть публику, иначе бог знает до чего мы докатимся. — Адвокат вздохнул. — Палата приняла закон о живых роботах. Под действие этого закона вы и подпали.

— Что же, — сказал Хилл, — может, они в чем-то и правы.

— Я рад, что вы понимаете позицию правосудия.

— Видите ли, — продолжал Хилл, — я тут сижу и думаю… Нельзя же, в самом деле, поощрять насилие — даже условное. Я и сам чувствовал себя преступником. Странно, не правда ли? Странно чувствовать себя виновным, когда вроде бы и нет оснований для этого…