Хозяин - Михаил Орлов

Махнув рукой, Хозяин остановил движение стражников, и те нехотя вернулись за ширмы. Красавица, с которой беседовал Владыка, тут же уменьшилась и исчезла совсем. Все вокруг словно бы сгустилось, ушло в тень, в круге света остались только Лука и Хозяин, у которого возникла на лице приветливая нарисованная улыбка.

– А ты не забываешь своих друзей. Я рад видеть тебя снова.

Лука хотел ответить, что сам рад возможности явиться сюда снова, повидаться с другом, видеть которого всегда радость, но тут же вспомнил, что здесь он впервые, хотя почему-то чувствует себя как дома. Он помедлил, пытаясь разобраться в себе и найти причину своего появления здесь, но в голову так ничего и не приходило. Смятение тут же переросло в страх, страх – в ужас.

А Хозяин не замечал его волнения.

– Могу признаться, что мне стоило больших трудов усвоить законы вашей этики, – продолжил тот. – Первое время они казались мне чуждыми и даже отвратительными. Так же, как тебе наши. И это при том, что мы обладаем несравненно более мощным мировоззренческим иммунитетом, чем даже ты можешь себе представить.

В какой-то момент Луке показалось, что маска на лице Правителя исчезла. Вместо нее проступили вполне живые черты. Человек был уже не молод, но в глазах читалась живая мысль, неугасимый юношеский интерес к миру и, главное, неисчерпаемые запасы доброты. С таким человеком хорошо посидеть вечерком у камина и спокойно побеседовать о жизни, о планах, о будущем…

Внезапно это утвердившееся лицо окаменело, снова превратилось в маску, уже, кажется, каменную, и лишь слова были еще полны чувств, сейчас удивленных:

– А ведь это не ты. Да кто ты такой? И как тебе удалось поменять разум?

Лежа в темноте, Лука привычно пробормотал молитву святому Сергию, гонителю ночных бесов и дикарей-мутантов, чтобы тот не оставил его своими заботами, ибо кто теперь не знает, что кошмарные обитатели лесных чащ в ночное время могут завладевать умами обычных людей. Они не только насылают дьявольские страсти, но могут подчинять слабых, заставляя корчиться в судорогах, а то и нападать с оружием на своих братьев и сестер во Христе. Вера и постоянная готовность отразить внешнее вторжение были необходимостью, которую должен был осознать каждый, кто хотел живым или в полном сознании встретить новый день.

Он уже не думал о так напугавшем его сне. Сейчас, после пробуждения, кошмар не казался ему ужасным, в нем и не было ничего страшного. Остались отголоски пережитого в последний момент ужаса, когда казалось, что призрачный Хозяин его сна, узнавший в нем самозванца, немедленно превратит его в мутанта или отправит в мир теней, в котором обитают все иные его подданные. Сейчас его уже захватили привычные заботы, и мысли потекли по привычному руслу.

Привычка думать появилась у него совсем недавно. Он был уборщиком и слугой епископа, бессловесным механизмом, оставленным жить только потому, что так повелел его преосвященство, изъявивший желание понаблюдать за тем, кто был почти человеком и почти лесным – нечто среднее, полуживотное, – неопасное и даже в чем-то полезное.

В общем, Лука был туповат, неразвит, привык к своему состоянию и только полгода как понял это.

Лука потянулся и сел. Постелью ему служило старое одеяло, брошенное в угол на жесткий и холодный пол. Лука подумал, что это одеяло, возможно, служило ему с самого рождения, с годами только утончаясь и утончаясь.

Когда он встал, в соседней комнате проснулась тетка и что-то невнятно забормотала. До Луки слова не доходили, они предназначались не ему, а были привычным сетованием Марии на бесцельно загубленную беспросветную жизнь, виновником чего считался он, Лука. Тетка не договорила фразы, закашлялась, потом шумно перевернулась на другой бок и тяжело поднялась. Громко шлепая по жесткому полу босыми ступнями, она прошла в комнату племянника. Ищущей рукой наткнулась на Луку и брезгливо оттолкнула. После давней кончины сестры ее уверенность, что во всех бедах семьи виновен племянник, окончательно укрепилась и стала той опорой, что помогала ей жить. Нащупав кувшин на шатком столике, она сделала глоток и поперхнулась. Откашлявшись и зная, что Лука ее не слышит, она безнадежно заметила:

– Нормальные люди по ночам не шастают, дома сидят, Богу молятся, но и то гибнут от какой-нибудь напасти или лихорадки. А этого ничто не берет. Хоть бы ты, племянник, сегодня споткнулся в темноте, упал да голову себе разбил. Мне и легче бы стало.

Мария вздохнула и, включив на мгновение фонарик, направила луч света на Луку. Тот посмотрел в то место, где угадывалось лицо тетки. Свет погас.

– Ну и уродина, – прошептала Мария и отправилась досматривать тяжелые сны.

Лука, не обратив внимания на действия тетки, в свою очередь отпил из кувшина. В нем была подслащенная медом вода. Он иногда приносил домой мед, отливая его из бочонка, который оставляли для города лесные, но так как и здесь Лука был осмотрителен, его еще ни разу не поймали с поличным. Кроме того, отцы-наставники смотрели сквозь пальцы на мелкие бытовые прегрешения паствы. Особенно если злоупотребления были незначительны. А Лука, несмотря на свою убогость, считался полезным работником.

Бесшумно поставив кувшин на столик, Лука вышел в общий коридор и двинулся к выходу. У порога он нагнулся и поднял небольшой, но тяжелый заплечный мешок. В нем были сверток с аккумуляторами, лампы для ручных фонарей, охотничьи наконечники для стрел и пустой пластиковый бочонок для меда. Закинув мешок за плечо, Лука вышел в коридор.

Год назад в коридоре потухла последняя лампочка, и теперь ночью здесь можно было идти только ощупью. Запас потолочных ламп в городе давно кончился, сейчас догорали последние. Торговля с метрополией была развита слабо, караваны из метрополий приходили редко, потому как особой выгоды забираться в такую даль не было. Это также было одной из причин нехватки самого насущного.

Луке темнота не мешала, путь свой он знал хорошо. Два раза пришлось спускаться по ступенькам. Один раз кто-то, внезапно выйдя из-за угла, столкнулся с Лукой в темноте и направил луч фонаря в ему лицо. Узнав Луку, человек в сердцах выругался, а затем пнул бессловесного парня ногой. Ограничившись этим, человек отправился по своим делам. Лука, привычно не обратив внимания на обиду, продолжил путь. Его ненависть к этому городу, ко всем его обитателям была настолько сильна и настолько привычна, что уже не замечалась им самим. Ненависть стала частью его, опорой, которая помогала ему выжить среди постоянных насмешек и унижений. Еще некоторое время его шаги озвучивали пустоту коридора, потом он вышел во двор.

Здесь тоже было нехорошо. Все рано или поздно приходило в упадок и ветшало. Механизмы останавливались из-за отсутствия запасных частей. Уже месяц как перестал работать насос, и воду приходилось доставлять в бочках из ближайшего ручья – единственного, протекавшего на нейтральной полосе. Водоносы ворчали. Хорошо еще, что Конвертер работал бесперебойно, а то город утонул бы в мусоре и нечистотах. Лука никогда раньше не обращал внимания на изменения вокруг. Собственно, перемены в худшую сторону происходили уже несколько столетий, они стали привычны, никто другого не мог и представить. Так было со времен Великой Смуты, это стало нормой.