За денежкой - Георгий Марчик

— Одна баба поставила в печку сушиться мужнины валенки и забыла о них. Валенки сгорели. Женщина расстроилась. Зашла соседка. «Ты чего?» «Да вот сожгла валенки, боюсь — муж вернется, прибьет». «А ты сделай так-то и так-то, — посоветовала соседка. — Тогда не прибьет…» Приходит муж. Хозяйка быстренько подоткнула подол и стала изо всех сил мыть пол, а сама и так и сяк вертит перед мужем задом. Он смотрел, смотрел, схватил ее в охапку и поволок на кровать. Она кричит: «Пусти, а то валенки в печке сгорят…» «Ну и хрен с ними, — отвечает муж, — пусть горят!»

После столь сомнительной затравки он прочитал несколько своих коротких стихотворений, многозначительно умолкая после каждого в ожидании аплодисментов. Прозаик Шептуновский, глядя на сатирика, с неудовольствием думал: «Господи, как все это постыдно. Так унижаться, выпрашивать аплодисменты, так заискивать перед этой тупой, случайной публикой. На кого же он сейчас похож? На скомороха? Нет… Весь он какой-то… ммм, не могу найти слова.. Жалкий? Нет… Подобострастный? Неуклюже-галантный? Угодливый… Пошлый?»

В заключение пришедший в раж, опьяненный успехом сатирик прочитал несколько затрепанных заметок из цикла «Нарочно не придумаешь».

Смех и хихиканье зала сатирик принимал за полное одобрение и свой личный успех. «Председателю колхоза от колхозника Иванова. Заявление. — Читал он. — Прошу выделить мне пять кубометров леса, так как я хочу пристроиться к тещиному заду…» — Ха-ха-ха! — ржали молодые слушатели. — Хороша теща!

"Молодая доярка сошла с трибуны и на нее тут же залез председатель колхоза… На трибуну, конечно, " — на всякий случай уточнил сатирик. — "Председателю завкома. Заявление! Прошу выделить мне путевку в санаторий, или на худой конец в дом отдыха. Резолюция: «С худым концом в доме отдыха делать нечего». "На колхозном собрании выступает зав. фермой: «Ложусь с доярками, встаю с доярками, а что мне за это платят?»

"Смейтесь на здоровье, — великодушно пожелал поэт-сатирик. — Не зря же наш мудрый классик заметил: «Смех — это человек, Скотина не смеется». А теперь мы готовы ответить на ваши вопросы, — объявил он. Все молчали. Никто не рвался задавать вопросы. "Кто же будет после таких скабрезностей задавать вопросы, " — с досадой думал Шептуновский. Но сатирик не мог угомониться.

— Есть вопросы? — настаивал он. — Что же вы, товарищи? Спрашивайте — ведь к вам писатели приехали…

Зал неловко молчал.

— Ну, кто смелый? — не унимался сатирик. — Гарантирую ответ на любой вопрос. — И он оглянулся за одобрением на товарищей. Те кивнули.

— Скажите, является ли остроумие признаком ума? — спросила, поднявшись с места, совестливая девчушка. «Если так настойчиво просит, значит им для чего-то надо, — решила она, — Может, без этого не заплатят».

— Является ли остроумие признаком ума? — переспросил сатирик. — Да, если нет других признаков.

Отдадим ему должное за находчивость. Публика осмелела.

— Как вы стали сатириком?

— Моя литературная мать — Тэффи, а мои литературные отцы — Чехов и Зощенко, — объяснил Градов.

У прозаика спросили, где он берет сюжеты для своих рассказов и фельетонов. У недовольного задержкой Шептуновского вмиг поднялось настроение.

— О, — прогудел он. — Сюжетами полна голова. Важен не столько сюжет, сколько тема. И даже не тема, а ее поворот. Лично мне грех жаловаться на недостаток сюжетов. Работа в газете давала их с избытком. Вы помните, наверное, мой нашумевший фельетон о бывшем первом лице области. У него ведь осталось немало влиятельных сторонников.

Прозаик, правда, из скромности умолчал о том, что вскоре осле публикации фельетона он случайно встретил на улице сверженного хозяина области, вежливо поклонился ему, а тот вместо ответа покачал головой и молвил с презрением: «Эх, вы, — писака!». Это, конечно, уязвило автора. Как же так, неужели тот не понимает, что он следовал своему долгу. А сколько раз, будучи у руля, он сам давал задание разделать под орех кого-то. Шептуновский не всегда понимал, чем это вызвано, но добросовестно выполнял просьбу начальства.

Конечно, сомнения возникали. Не без этого. Ну, например, когда его попросили состряпать фельетончик о той красотке-актрисе, что снялась в фильме «Карнавал». Ух, как он ее разнес! С вскипевшим враз сладострастием и ненавистью. Откуда что взялось. Бил по самому больному. Она, де, охотно позирует, дает интервью, выступает выпячивая грудку, и везде повторяет одно и тоже, как она снималась в главной роли в фильме «Карнавал»… Потому как больше ей сказать о своих заслугах нечего. Поговаривали, будто она отвергла притязания первого лица, то ли отказалась выполнить какую-то его пустяшную просьбу. Вот и поплатилась за строптивость. Не будь дурой.

А тот упрямый старый литератор, что был как бельмо на глазу у местных идеологов, дразнил их, как дразнят быка красной тряпкой, своим особым мнением. Этот дерзкий болван думал, что он недосягаем для критики, что у него нет уязвимых мест. Как же глубоко он заблуждался. Шептуновский изобразил его немощным импотентом, обманувшим надежды молодой женщины, на которой недавно женился, презренным скрягой, обнесшим дачу высоким голубым забором утыканным гвоздями, чтобы соседские мальчишки не сорвали ни яблока в его саду. Литератор, правда, потом суетился, что-то доказывал, но его никто не слушал. Инфаркт его, беднягу, успокоил. И поделом.

Любой неугодный властям, только свисни, мог подвергнуться неожиданной атаки из-за спины. «Наше острое перо», — так они его звали. Шептуновскому особенно нравилось разоблачать известных людей. На этом он и сделал себе имя. А с каким сарказмом он написал о знаменитом певце. Отсиживался де, во время войны в глубоком тылу, и голос у него, де, как охрипшей базарной торговки, и стяжатель — без стыда и совести. Дерет за свои концерты даже с сирот-детей.

Все литсобаки любили копаться в чужом грязном белье, но он особенно. У этих разоблачений был свой коварный подтекст. Смотрите — вот они, какое гнилье, в отличие от вас, простых тружеников. Он гордился, что на него 72 раза подавали в суд за оскорбление и клевету и все 72 раза он выиграл процесс. А того не разумел, что и судьи были такие же купленные, как и сам он. «Разве я злой, — говаривал он личным знакомым, — я большой и добрый». На летучках редактор, худой и желчный, вышучивал его, упражнялся в остроумии по его адресу. Он стегал его насмешками по мордасам, а «большой и гордый» скромно улыбался, как избалованный вниманием вундеркинд. А как же, его замечают. Это главное, а от начальства все нужно терпеть, на то оно и начальство. В эти свои счастливые времена и вступил Шептуновский в Союз писателей.