Юнг и Паули - Дэвид Линдорф

друзьями и вызывали негодование врагов. Бабушка Паули по матери (1847-1916), в девичестве Берта Диллнер фон Диллнерсдорф, имела благородное происхождение. Воспользовавшись своим музыкальным даром, она стала певицей в Венской Императорской Опере, но в тридцать восемь лет из-за нервного расстройства была вынуждена покинуть сцену[3]. Любовь Паули к опере явно выросла из тех часов, которые маленький Вольфи проводил за фортепьяно вместе с бабушкой.

Отец Паули, Вольфганг Йозеф Пашелес (1869-1955), вырос в районе Староместской площади в Праге и посещал ту же гимназию, что и Франц Кафка. В восемнадцать лет он поступил на медицинский факультет Немецкого университета вместе со своим школьным другом Людвигом Махом, сыном профессора этого университета Эрнста Маха. Мах-старший (1838-1916), известный физик-экспериментатор, который позже сдружился с отцом Паули, сильно повлиял на интеллектуальное развитие молодого Вольфганга. Паули признавал роль отца в своём увлечении физикой, но именно Мах взял одарённого юношу под своё крыло.

Когда Паули исполнилось двадцать три года, его отец занимал должность ассистента в Венском университете и работал над докторской диссертацией по медицине внутренних органов, защита которой была необходима для его дальнейшей научной карьеры. Годы спустя он получил признание за исследования в области коллоидной химии, хотя как преподаватель, по словам одного из его бывших студентов, был крайне скучен[4] (что подтверждает мнение Паули о том, что отцу недоставало эмоциональности, см. ч. 11).

Смерть Якова Пашелеса в 1897 году, очевидно, развязала руки отцу Паули, и тот решился радикально изменить свою жизнь. То было время «просвещённого семитизма», и евреев-интеллектуалов принимали благосклонно. Однако для продолжения научной карьеры в Австрии было благоразумнее принять христианство. Посему в 1898 году, получив учёную степень в области медицины внутренних органов, Вольфганг Пашелес испросил у государства разрешения изменить фамилию на Паули, и сразу вслед за этим перешёл из иудаизма в католичество. В следующем году он женился на Берте Камилле Шютц.

Так в течение двух лет личность отца Паули подверглась радикальным переменам. Смерть деда, чей статус старейшины еврейской общины мог стать помехой, облегчила это решение.

Похоже, что отец Паули выбирал путь согласно своему честолюбию. То, что он скрыл от сына его еврейское происхождение, может лишь означать, что он считал опасным признать этот факт в преддверии войны. Если на тот момент Паули был избавлен от позорного признания себя евреем, то позже ему пришлось принять этот факт в условиях намного более страшных, чем те, с которыми столкнулся его отец. Еврейский вопрос в Европе того времени был болезненно острым, но для Паули он был и глубоко личным, частично из-за искаженного религиозного воспитания.

В детстве Паули был очень привязан к матери и к бабушке по материнской линии, но отношения с отцом, которого он считал слишком правильным и оторванным от своих чувств, были сложными. Нет ничего удивительного, что рождение сестры Паули, Герты, стало для «маленького гения» катастрофой, крахом мира, до девяти лет вращавшегося вокруг него одного. Уже будучи взрослым, Паули вспоминает об утраченном детском единовластии с присущим ему остроумием. О себе, как о вундеркинде (чудо-ребёнке) Паули говорил: «Чудо исчезло, ребёнок остался»[5]. Время от времени этот «ребёнок» проявлялся в словах и действиях взрослого Паули.

Стоит особо отметить положительное влияние Эрнста Маха на становление Паули. В 1895 году Мах покинул университет в Праге и занял должность преподавателя истории и теории индуктивных наук в Венском университете. Это позволило ему сблизиться с Паули-старшим; Мах стал крёстным отцом Паули, и тот получил своё второе имя в его честь.

Мах был известен как независимый мыслитель. Его интересы простирались от физики и физиологии до психологии и философии науки, хотя к концу века сияние его звезды несколько померкло. С отчаянной смелостью, граничащей с научной ересью, он оспаривал одно из основных предположений Исаака Ньютона о том, что пространство и время абсолютны. Такая точка зрения согласовывалась с его отрицанием метафизических допущений, которые нельзя проверить с помощью органов чувств. Принцип экономии мышления — сведения допущений к минимуму — был для него главенствующим. Иначе, считал он, наука окажется перегружена чрезмерным количеством теорий.

Идеи Маха повлияли на умы некоторых ведущих учёных двадцатого века. Например, его мысли о пространстве и времени подтолкнули Эйнштейна к работе над теорией относительности. И хотя со временем Эйнштейн стал критичнее относиться к позитивистским взглядам Маха, он признавал, что «даже те, кто считает себя оппонентами Маха, вряд ли представляют, какую часть его взглядов они впитали, как говорится, с молоком матери»[6].

Для юноши с таким блестящим умом, как у Паули, подобный крёстный отец должен был стать весьма вдохновляющей фигурой. Увидев одарённость Паули, Мах, к тому времени уже вышедший на пенсию, вплотную занялся интеллектуальным развитием крестника. Однако Мах старался не слишком перегружать юного гения, памятуя о собственном сыне, который покончил жизнь самоубийством.

Сорок лет спустя Паули с восторгом вспоминал о своих визитах в дом крёстного, забитый призмами, спектроскопами и всевозможным электрическим оборудованием. В ходе каждого посещения Мах ставил эксперименты, чтобы продемонстрировать уничтожение ошибочного мышления. Можно себе представить восхищение мальчика этим седобородым учёным девятнадцатого века. Хотя последний раз Паули посетил Маха в возрасте четырнадцати лет, он не забыл ни его духа, ни его «антиметафизического подхода»:

Где-то среди моих книг лежит старая коробка. В ней находится серебряный кубок с карточкой внутри. Теперь это крестильный кубок, на карточке же старомодным витиеватым почерком написано: «Доктор Э. Мах, профессор Венского университета».

Я полагаю, что он [Мах] был более сильной личностью, чем католический священник, и в результате я принял скорее антиметафизическое крещение, нежели католическое. В любом случае, я оставил карточку в кубке, и, хотя я прошёл через величайшую духовную трансформацию, она остаётся моим ярлыком, гласящим: «антиметафизическое происхождение»[7].

Хотя Паули, как и Эйнштейн, в конце концов отказался от позитивистской философии Маха, влияние крёстного отца отразилось не только на его интеллектуальном развитии, но и на общем отношении к науке. Как писал Эйнштейн, «величие Маха — в его несокрушимом скептицизме и независимости»[8], и Паули претендовал на оба этих качества, но на своих условиях.

Влияние Вены начала двадцатого века, в которой рос Паули, вместе с опекой отца (и не только), дало Паули культурную и интеллектуальную базу. В Деблингской гимназии он учился в классе, полностью состоящем из гениев. К тринадцати годам Паули разбирался в высшей математике, и еще до окончания школы в 1918 году опубликовал несколько работ, посвященных общей теории относительности Эйнштейна. Они привлекли внимание математика