Великая сила искусства - Ольга Громыко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Рыцарь поглядел на оборотня, у которого от усердия глаза вытаращились чуть ли не дальше носа, и попытался скопировать его оскал. Монстр с диким хохотом повалился на спину, прижимая лапы к волосатому животу.
— Мечом замахнитесь! — раздраженно подсказала художница, выныривая из-за полотна. — Ну-у-у, какой-то он у вас маленький, невнушительный...
— Аршин и три вершка, — обиделся рыцарь.
— Ладно, я вам двуручник нарисую, — снисходительно пообещала Лесса. — Саженный. Только вы этот держите так, будто он двуручный, мне поза нужна!
— Но для такого хвата у него слишком короткая рукоять!
— Так держите второй рукой за лезвие! Или сожмите ее в кулак под оголовьем, будто рукоять там продолжается!
Неудобно оказалось и так и эдак: лезвие резалось, а одна задранная с мечом рука быстро уставала. Наконец сошлись на том, что рыцарь возьмет просто палку.
Все снова заняли исходные позиции. Оборотень раззявил пасть и выпустил когти, рыцарь замахнулся палкой и изобразил боевое безумие, при виде которого очень хотелось позвать лекаря или хотя бы стражу.
— Так... ага... нет... что-то не то... — Лесса нарезала вокруг них десяток кругов, как чересчур осторожный пескарь вокруг упавших в воду мух. — А если так?! — Художница внезапно подскочила к оборотню и принялась его взъерошивать. Тот рычал (кому ж против шерсти понравится?!), но ради искусства терпел. — А вы... — Девушка повернулась к рыцарю, нервно грызя кончик кисточки. — А вы разденьтесь!
— Что?! — возмутился тот.
— Разденьтесь-разденьтесь, до пояса! Чтобы была видна игра мышц. К тому же, — художница чуть смутилась, — я очень люблю рисовать обнаженную мужскую натуру. Она меня вдохновляет.
Вдохновение было священной материей, посягнуть на которую рыцарь не посмел.
— Но без кольчуги чудище мигом меня разорвет и сожрет! — слабо пытался возражать он, уже стягивая броню через голову.
— Я создаю шедевр, который пронесет вас сквозь века! — с пылом возразила девушка. — И ваша кольчуга в нем лишняя!
Без одежды рыцарю стало холодно, и он мигом покрылся синеватыми пупырышками. Да и мускулатура у него оказалась не такая уж играющая. Но художница, видимо, решила прибегнуть к тому же приему, что и с мечом, ибо удовлетворенно заявила:
— Вот теперь то, что надо! Так и стойте!
***
...Прошло больше часа. Лесса, не переставая грызть кисточку, яростно работала угольком, будто пытаясь проткнуть им полотно — оно аж гудело.
— У меня шелюшти шатекли, — пожаловался оборотень. — Не мофу больфе так дерфать, закфыфаются!
— Вставьте между ними палочку, — отмахнулась художница, продолжая быстро-быстро черкать по холсту.
— А как фе...
— Не бойтесь, я просто не буду ее рисовать!
Рыцарю было проще, боевое безумие не мешало ему скрипеть зубами и корчить рожи, когда комары начинали заедать натуру особенно жестоко.
— Нет. — Лесса на шаг отступила от полотна, досадливо тряся головой. Кисточка укоротилась уже минимум на треть. — Пафос, пафос... Обычный герой, обычное чудовище... Никуда не годится!
Натурщики виновато потупились.
— Надо что-то такое... — продолжала размышлять вслух Лесса, жестикулируя огрызком кисточки, как волшебной палочкой. — Чтобы тут между ними... как яркое пятно... как символ... лежала маленькая такая, трогательная...
Кусты раздвинулись, и на полянку, кряхтя и охая, вылезла бабка с корзинкой земляники — глуховатая и подслеповатая, ибо живописную композицию заметила, только когда почти в нее уткнулась, нос к носу с оборотнем.
— Ох!!! — взвизгнула она и хлопнулась в обморок.
— Вообще-то я имела в виду девочку, — озадаченно пробормотала Лесса, но ее лицо почти сразу же просияло: — Хотя... А ну-ка тащите ее вот сюда, в лунное пятно!!!
Оборотень и рыцарь, окончательно потеряв представление о реальности, в которой находятся, за руки и за ноги выволокли бабку на середину поляны и осторожно уложили на траву.
— Ноги, ноги ей раскиньте! — суетилась вокруг художница. — А левую — согните! И подол поправьте, будто он задрался!
— Это как? — не понял оборотень, сплевывая палочку.
— Ну, задерите, но чтобы он как будто сам! А землянику сверху рассыпьте и корзинку бросьте возле безвольной руки!
На этом месте бабка очнулась — точнее, перестала прикидываться, ибо, как выяснилось, прекрасно слышала предыдущий разговор.
— Да вы шо, нелюди?! — охнула она, еще крепче прижимая корзинку к груди. — Я ж ее цельный день собирала! Все опушки истоптала, лапти до пяток протерла!
— Я тебе за нее два серебряных дам! — посулил рыцарь.
— Три! — зажадобилась бабка.
— У меня только два с половиной, — смутился «отважный воин». — А у тебя?
Оборотень виновато помотал башкой.
— Ладно, давай! — смягчилась бабка, зная, что на рынке все равно больше десяти медяков не получит. Старуха дотошно проверила каждую монетку на единственном зубе и только потом протянула рыцарю корзину — но взять ее он не успел.
— Нет!! — заорала художница, видя, как уникальный перелив света уползает с его лица. — Стой! Замри!!!
— А...
— Нет, бабка пусть тоже лежит! Мне надо, чтобы ягоды и на ней были, и вокруг! Это будет мелкая, но достоверная и очень трогательная деталь. Пусть чудище посыплет! Куда?! Не перевернуть над головой, а художественно рассеять! Будто девочка бежала-бежала, споткнулась и упала! А корзинку — возле безвольной руки, боком ко мне!
Оборотень принялся рассевать над «девочкой» землянику, неловко зачерпывая ее когтистой лапой.
— Но ягод же в темноте все равно не видно! — запоздало спохватился рыцарь, глядя на результат.
— Ничего, — отмахнулась Лесса. — Зато я знаю, что они там есть! На картине будет видно!
Художница еще раз критически окинула взглядом сцену, нахлобучила на рыцаря шлем и снова приступила к работе.
— А может, я домой пойду? — приподняла голову бабка. — Сыро тут дюже!
— А ну лежать! — гаркнули-рыкнули на нее в три голоса. Бабка снова распласталась по траве и очень достоверно закатила глаза, на всякий случай придержав «безвольной рукой» корзинку за ручку.
***
Небо незаметно посветлело, и, хотя не нагулявшаяся луна по-прежнему висела над макушками елей, в кронах начали посвистывать птицы.
Оборотня внезапно скрутило судорогой, и пять минут спустя на месте монстра стоял на четвереньках голый парень лет двадцати.
— Это еще что такое?! — не на шутку возмутилась художница, почище святой воды испепеляя несчастного взглядом. — А ну давай обратно в чудище!
— Не могу! — жалобно простонал тот, еле двигая онемевшими челюстями. — Оно, того, само! Только ночью, в полнолуние!
Оборотень кряхтя выпрямился и поспешил прикрыть ладонями причинное место.
— А, ладно, — внезапно сменила гнев на милость Лесса. — У меня тоже уже руки дрожат и глаз замылился. Что ж, ребята, спасибо за помощь! До встречи.
С этими словами девушка вскинула сумку на плечо, раму зажала под мышкой и, усталая и довольная, как насосавшийся кровушки
