Стая птиц - Тонино Гуэрра

Думаю, землетрясение, которое разрушило мой Городок, вызвал он. Он это старик, все еще продолжающий жить на развалинах. Он единственный, кто еще остался там. Журналист, бравший у него интервью, говорит, что слышал, как тот бранится. Сплошная брань и проклятия. Я тоже, как вы знаете, из тех мест, но вот уже двадцать лет живу в большом городе. Мне известны жизнь и странности этого старика. Он начал проклинать мир с сорока лет. Это было всеобщее проклятие: двуногим существам и неодушевленным предметам - воздуху, салату, воде, Муссолини, папе, богу. Существовали особые проклятия, обращенные к самому себе. Крик его разносился по улицам. Он просил себе смерть от удара, говорил, пусть выпадут у него зубы, да разразят его гром и молния. Женщин он называл не иначе как потаскухами, распутницами, дерьмом. А как-то на год заперся у себя в доме. Выходил только по ночам. Никто его не видел. Думали: может, умер. Тогда кто-нибудь стучал в дверь - убедиться, что он жив. В ответ всегда слышалось одно и то же: чтоб у тебя руки отсохли. Вши так и кишели на нем. С ними он разгуливал по улицам. Часто кидался вшами в людей. В темных залах кино множество насекомых расползалось от него по спинкам скамеек. Изголодавшиеся вши, жаждавшие впиться в младенческую головку или в мягкую женскую плоть. Старик промышлял сбором ненужной бумаги. Он подбирал ее на земле или на помойках. Так и жил несколько лет. Затем стал собирать кости на продажу. Похоже, он не стеснялся отправлять низменные потребности на глазах у публики. Били его за это не раз. Он никогда не смеялся. Либо смеялся, когда ничего смешного не было. Городок рухнул в два часа ночи. Старика не было дома: он орошал один из столбов портика на Главной улице. Те немногие, кому после первых же толчков удалось выбежать из дома и укрыться в поле, остались живы. Старик спокойно продолжал мочиться, даже когда мимо с криком промчался кто-то очумевший от страха. А он, застегнув ширинку, прошествовал на середину площади. Здания рушились, словно карточные домики. От пыли стало невозможно дышать. Вокруг старика отчаянно скулили дворняги. Два дня в Городке мельтешили военные и машины "Скорой помощи". Жители навсегда ушли из родных мест. Городок опустел. И старик остался в этой пустоте. Днем и ночью бродил он среди развалин, протаптывая тропинки и добывая пропитание на покинутых огородах. Не брезговал кошками и собаками. Когда он с ними расправился, то понял, что его спасение в мышах. Затеял бессмысленный труд по переборке камней и подсчету плиток от сохранившихся полов. На его глазах появились заросли сорняков, крапивы. На куче штукатурки пророс инжир. Старик исчеркал стены какими-то невразумительными надписями.

3

На этот раз ощущение утраты пришло сразу. Час тому назад жена вышла из дому, а я принялся слушать "Плач по усопшему эскимосу" - погребальную песню племени карибу для вызова души умершего. Навязчивый мотив заставил меня внезапно вспомнить о жене. Я представил себе, как бегаю по всему городу и зову ее. Тогда я тоже вышел и принялся ее разыскивать в вавилонском столпотворении Дворца правосудия: жена мне сказала, что пойдет в комнату 249, третий этаж А, чтобы вручить бюджет "Пермафильма" общества с ограниченной ответственностью. Я впервые вошел в здание суда и ощутил запах пота и зловонное дыхание деляг среднего и мелкого пошиба, вращавшихся в атмосфере диалектальных слов, среди которых выделялись, подобно рыбам, попавшим из воды прямо на сковородку, такие слова, как "поношение", "мошенничество", "растление", "преступность", "сутенерство", "похищение людей ради выкупа" и т.п. Направляюсь к лифту. Дожидаюсь своей очереди, вхожу, протягиваю руку и нажимаю кнопку третьего этажа. Моментально оказываюсь в длинном коридоре с множеством раскрытых дверей, ведущих в конторы, забитые бумагами. От шума и гама вянут уши. Отыскать нужный мне номер не так уж просто: все двери открываются внутрь и нужно зайти в помещение, чтобы проверить нумерацию на створках дверей, прижатых к стене. Мой номер никак не отыскивается. Тогда я возвращаюсь в коридор и останавливаю какого-то посыльного. Спрашиваю, где тут справочное бюро.

- Здесь, - говорит он, - я все знаю.

- Комната двести сорок девять на третьем этаже А.

Посыльный говорит, что такой не знает. Во всяком случае, там, где я нахожусь, третий этаж, а не третий А. К тому же здесь нет никакой комнаты 249. Какой-то чиновник с охапкой бумаг в руках прислушивается к разговору и подходит ко мне, чтобы сказать, что номер 249 на третьем этаже А находится на бульваре Юлия Цезаря, в Казарме берсальеров.

Иду на бульвар Юлия Цезаря. Проталкиваюсь в отделение, где торгуют гербовыми марками. Оглядываюсь по сторонам: не попадется ли на глаза жена. Но ее тут нет. Здесь тоже никто не знает, где комната номер 249. Бегу по бесконечным коридорам, встречаю незнакомых людей. Потом спускаюсь во внутренний дворик, полный пыли и солдат. Спрашиваю, спрашиваю до полного изнеможения... Останавливаю старика посыльного. Для начала он интересуется, нет ли у меня пятиста лир. Зачем?.. Не говоря ни слова, он складывает бумажку, сует ее в карман и ведет меня в одну из бесчисленных человеческих конюшен казармы. Здесь тоже кишмя кишит народ. Все норовят всучить бумаги чиновнику, восседающему за столом и отгороженному от посетителей железной решеткой во избежание нападения и смертоубийства. Локтями пробиваю себе дорогу. Через час напряженной борьбы протискиваюсь к заградительной решетке. Поскольку мне нечего вручать чиновнику, спрашиваю, не передавала ли ему синьора Джорджи бюджет "Пермафильма". Он молча указывает мне на гору полученных договоров. Разводит руками. Тогда я поворачиваюсь и выхожу во двор, где теперь солдаты гоняют бумажный мяч. Возвращаюсь домой, зову жену. Никто не отвечает. Значит, все так, как я и думал: она исчезла.

4

Это были дни, когда леопард по имени Камилло в клочья разорвал своего хозяина, державшего его на балконе. Так стало известно, что в городе по домам живет еще штук тридцать хищных зверей. И сразу бросились в глаза пальмы и другие экзотические деревья, люди вдруг заметили негров, словно вылезших из-под земли. Итак, случай с леопардом превратил наш город в столицу африканской страны.

Понятия не имею, зачем я понадобился этой синьоре. Она попросила разрешения сопровождать меня в поисках жены. Она хотела чем-нибудь помочь мне и тем самым избавиться от чувства собственной бесполезности. Хотя самой ей не приходилось терять ни мужа, ни любовника, ни даже комнатную собачку. Ей хотелось участвовать в поисках ради самих поисков, чувствовать себя при деле, обрести уверенность в себе. Эта элегантная, плавно выступавшая женщина безропотно ездила со мной в общественном транспорте: в трамвае, троллейбусе, лишь изредка - в такси. Ее присутствие было связано с самыми небольшими дополнительными расходами. Во время пеших переходов она семенила сзади, покачиваясь - словно на прогулке с собакой, тащившей ее на поводке. Такой собакой был я. Я то и дело оглядывался. Часто знаком велел ей пошевеливаться. Я становился все злее и привередливей. Но у меня уже пропал интерес к шатанию по городу: с большой неохотой бродил я по улицам, понимая бессмысленность своей затеи. Часто я не доходил до указанного мне верного места, останавливался у подъезда дома, служившего, по моим предположениям, убежищем жене, и бессильно опускал руки перед звонком. Затем возвращался домой. По дороге заходил перекусить в старые, замшелые харчевни. Спутница - со мной. За себя она платила сама. Как раз в эти дни папа римский совершил далекое путешествие в Океанию. О нем говорили газеты, телевидение, люди. Вся атмосфера вокруг была пропитана поездкой папы, и особенно во время еды я чувствовал себя в Океании вместе со святым отцом. Однажды ночью мне приснилось, что я встретился с папой. На одной из площадей Пекина. Его святейшество получил специальное разрешение сделать остановку в Китае. В его распоряжение предоставили самолет для полета в Кантон, а в Кантоне его ждал вертолет, чтобы доставить в Пекин. И вот что получилось: папа прибыл в Пекин одинокий, как белая ворона. Никто его не ждал, и рядом с ним никого не было, когда он поднялся на трибуну, чтобы выступить перед двадцатью микрофонами. Площадь словно вымерла, в окнах ни живой души, и даже в небе ни самолета, ни птахи. И лишь тяжелое, усиленное микрофонами дыхание папы разносилось по залитой солнцем площади. Но вот наконец вдалеке показывается маленький человечек. Это явно христианин, набравшийся смелости бросить вызов великой китайской империи и всем семистам миллионам ее правоверных защитников. Человек останавливается посреди площади. Папа спускается с возвышения и идет ему навстречу. Все выглядит очень просто. К слову сказать, маленький человечек - итальянец. Это я. Я говорю папе, что приехал в Китай для сбора доисторических звуков. Предлагаю папе подкрепиться. У меня в ранце есть немного риса, хлеба, пара луковиц и рубленое мясо в кастрюльке. Мы садимся на землю. Я говорю ему все, что думаю о католической церкви. Советую оставить Ватикан. Вижу, как папа нервно скатывает шарики из хлеба и перекладывает их из ладони в ладонь, словно потерянный ребенок.