Шторм и штиль - Анна и Сергей Литвиновы
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Откуда он взялся, нахал? – сердился дед.
– Мексиканец. Луис-Альберто, – Таня подмигивала бабушке, любительнице мексиканских сериалов.
Однажды бабуля между делом спросила:
– А с французами ты переписываешься?
Таня пожала плечами:
– Нет. Ален Делон ведь уже старенький. И французского я не знаю…
– Попробуй, – посоветовала бабушка.
Дед нахмурился над своим подстаканником, сердито звякнул ложечкой.
– Чего ты? – удивилась внучка.
Дед не ответил, только плечом сердито дернул. Бабушка ловко перевела разговор на другую тему.
Таня в тот же день нашла французскую службу знакомств.
Французы оказались не такими уж ветреными и вполне образованными. Многие из них были готовы переписываться на английском. А некто Пьер Дюваль прислал письмо, написанное латинскими буквами, но на вполне приличном русском. «Изучаю язык в университете… Читаю на русском… Хотел переписываться, чтобы не забывать живой язык… В обмен могу научить французскому».
– Деловое письмо. Хорошее, – прокомментировала бабушка.
– Да на кой мне французский? Там времена еще сложней, чем в английском! – фыркнула Таня.
Но Пьеру она все-таки написала, рассказала о себе и о своей семье. Сдобрила письмо изрядной порцией русского сленга. Пусть французик помучается…
Пьер тут же ответил. Рассказал, что живет под Парижем, в собственном доме. Учится в университете, на факультете классической филологии. Родители работают в другом городе.
В постскриптуме Пьер просил объяснить, что означает слово «клевый» и имеет ли оно отношение к ловле рыбы.
За ужином Таня показала письмо бабушке с дедом.
– Веселый парень, хороший, – прокомментировала бабуля.
– Лягушатник, – пробурчал под нос дед. И твердо выдержал гневный бабушкин взгляд.
Таня с Пьером стали переписываться. Обменялись фотографиями. Пьер оказался блондином с карими глазами и веснушками.
– Симпатяга, – оценила бабушка.
– Свистун! Мало им Кутузов жару задал, – буркнул дед.
Таня не выдержала:
– Дедуль! Ты же был во Франции. Сам рассказывал – там вино хорошее. И люди не то, что у нас, – веселые, все время шутят… Разве плохо? Чего ты на Пьера взъелся?
– Да ладно тебе, Танечка! Дед тоже просто шу-тит, – раздельно и строго сказала бабушка.
Заочное знакомство продолжалось. Пьер уже не ограничивался электронными письмами. Дважды в неделю он звонил по телефону и каждый раз очаровательно спрашивал, есть ли у Тани время «немного совершенствовать его русский». Он рассказывал ей про выставку авангардистов в частной галерее на Монмартре, и про Елисейские Поля, где даже в два часа ночи автомобильные пробки, и про маленькое кафе, где за чашечкой кофе он читает Достоевского и Бунина…
Таня радовалась его звонкам и болтала с Пьером до тех пор, пока бабушка не делала ей страшные глаза и не шептала: «Хватит тебе француза разорять!»
Через несколько месяцев после знакомства Пьер прислал ценную бандероль. В ней содержались изящные кофейные чашки, заботливо спрятанные в гнездышки из пенопласта, и приглашение во Францию. В список приглашенных, заверенный двумя печатями, были включены трое: Таня, бабушка и дед.
Отчего-то Таня не стала рассказывать о бандероли за ужином. Они быстро попили чаю, дед хмурился, куксился, жаловался на давление, рано ушел спать. В окно рвался свежий весенний вечер, только что расцвели яблони. Пахло юной зеленью и морем. Таня с бабушкой пошли прогуляться на набережную. Чайки страдали бессонницей, галдели, пикировали, охотились за рассеянными рыбками. Тане отчего-то было тревожно. Сбиваясь и волнуясь, она рассказала бабушке о приглашении. Добавила робко: «Мне бы так хотелось поехать… Только страшно. Я чувствую, что он, Пьер, хороший… Но кто знает…»
Бабушка задумчиво смотрела на весеннее море. Произнесла с улыбкой:
– Молодец Пьер. Заботливый. Приглашение на троих прислал…
Таню осенило:
– Может, все вместе и поедем?
– Дед не захочет, – твердо сказала бабушка. – А вот я – могла бы.
– Ты? И на самолете полетишь?
– И полечу! – отважно отвечала бабуля.
Вопреки Таниным опасениям дед не рассердился из-за того, что они едут во Францию. Только как-то стих, приумолк, перестал шумно распекать Таню за то, что в ее комнате опять «речной бардак». (Дед всегда ратовал за «морской», то есть идеальный, порядок.) Кажется, ему не хотелось отпускать их, и бабушка даже собиралась сдать свой билет и остаться… Но дед решительно сказал:
– Глупости, езжай. Не отпускать же девочку одну!
И Таня с бабушкой улетели в Париж, к симпатичному веснушчатому Пьеру.
…Они сразу узнали его, только увидев в аэропорту. Потому что Пьер, единственный из встречающих, стоял с солидным букетом роз. Он робко клюнул Таню в щечку и с достоинством поцеловал руку бабушке.
– Поехали? Дед очень вас ждет, взялся сам готовить луковый суп…
– Дед?
– Да… Я живу вместе со своим – как это вы говорите? – дедулей…
Пьер раньше не говорил Тане, что живет с дедом. Наверно, к слову не пришлось. Что ж – тем лучше. И у бабушки кавалер будет!
Пьер усадил их в крошечный «Пежо-206» и, не заезжая в Париж, повез в городок со сложным названием Анган-ле-Бен. «Как у вас говорят – дыра. Только три ресторана. Зато тихо и не криминально».
Городок оказался таким намытым, словно улицы только что натерли морским песком. А дом – старым, ухоженным, многокомнатным.
Дед Пьера, сухопарый Жак, ждал их у ворот. Таня едва взглянула на старика, как сразу почувствовала: чертовски богат, может быть, даже богаче, чем директор пароходства, где она служит. Впрочем, богатей Жак едва взглянул на Таню и обратил все внимание на бабушку. Взял ее под руку:
– Пойдемте, я покажу вашу комнату…
Таня с удовольствием отметила, что французский дед – сутулый и хромает. А бабушка рядом с ним – как девочка, стройная и хрупкая.
Пьер и дед Жак оказались, на Танин взгляд, «совсем не иностранцами». Общаться с ними было проще, чем с иными парнями из Южнороссийска.
Оба прекрасно говорили по-русски, не по-западному много читали, были хорошо образованны и пытались рассказывать анекдоты про Чапаева и Анку-пулеметчицу. Обед пролетел даже, казалось, веселей, чем родные южнороссийские чаепития.
На закате Таня и Пьер вышли в сад, который бабушка сразу же по приезде нарекла «носовым платочком» – настолько он оказался крошечным.
Еще за обедом Таня рассказывала Пьеру о советских «шести сотках». И сейчас они отправились промерять участок шагами. Вышло, что бедняга Пьер живет вдвое хуже нашенского типового дачника: ютится на несчастных трех соточках.
– Скромное счастье респектабельного француза! – фыркнула Таня.
– Зато по утрам нам приносят молоко и багеты… ну, длинные батоны, – защищался Пьер.
– Нам тоже приносят, – вдохновенно фантазировала Таня. – Молоко, правда, пакетное, но хлеб зато вкусней вашего.
В конце концов, это почти правда. Какая разница, что продукты в дом доставляет не разносчик, а дед!
– Посидим в беседке? – предложил Пьер.
Тане не очень хотелось сидеть на жесткой беседочной лавке.
– Может, лучше на траве?
Пьер удивился:
– На траве? Мы же зазелю… зазюлюню… в общем, испачкаем одежду!
– Зато мягко. И романтично! – возразила Таня.
Пьер вздохнул и покорно уселся чистыми джинсами в густую траву. Они сидели рядом и наблюдали, как осторожно наползают сумерки, крадут день и солнце. Говорить не хотелось. Вдруг Пьер прошептал:
– Смотри!
На пороге дома показались Танина бабушка и дед Жак. Они тоже смотрели вверх, на побежденное солнце.
– Раньше дед никогда не выходил после обеда! – удивленно сказал Пьер. – Говорил, что становится сыро…
Таня только плечами пожала. Почему-то она не удивилась тому, что французский дед нарушил свои незыблемые традиции ради русской бабушки. Бабушка и сейчас хоть куда, сведет с ума хоть француза, хоть немца.
– Идут сюда! – сообщил Пьер. И горячо зашептал: – Слушай, давай останемся. Они нас все равно не заметят, трава высокая. А дед на ухо туговат…
– Подслушивать нехорошо, – осуждающе протянула Таня, хотя, впрочем, тоже не собиралась выходить из засады.
Пьеров дед осторожно придерживал Танину бабушку под локоток. «Ишь, рыцарь хренов… Куда только сутулость подевалась», – быстро подумала Таня.
Ей на мгновение стало остро жалко своего деда, оставшегося дома. Он сейчас один, стоит на балконе, смотрит на море, вдыхает запахи солярки и соли, ждет…
– Может, у наших ребят все сложится? – услышала Таня слова бабушки.
Пьер пунцово, заметно даже в сумерках, покраснел…
– Возможно, и у нас с тобой – также? – ответил французский дед. Его голос звучал взволнованно, он с трудом подбирал русские слова, хотя за обедом говорил почти свободно.
– Оставь это, Жак, – жестко сказала бабушка.
«Ой, они уже на «ты»!» – удивилась Таня. И обрадовалась бабулиной резкости. Обрадовалась за родного, новороссийского деда. Бабушка никогда его не бросит. Даже ради богатого подлизы Жака.
