Лунная Ведьма, Король-Паук - Марлон Джеймс

его, он всё равно вернется. При этом мне известно то, чего не знает или не хочет признавать она, а именно, что империи с Сестрой Короля не бывать: у них нет будущего. «Ты могла бы уйти», – произносит голос, звучащий как мой. Иди прямо сейчас и останови их. Может, для Увакадишу уже поздно, но к Кровавому Болоту или Долинго еще можно поспеть. Всё, решено! Каким-то образом найди их, может, с помощью другой ищейки, отыщи ребенка, убей вампира, определи мальчика к единственному делу, на которое он еще, возможно, годен. Всё. Решено!

«Я знаю, что ты задумала», – подает голос Якву, как обычно подбирая идеальное время для внедрения в мою голову.

– Этот придурок продолжает думать, что меня знает, – глумливо откликаюсь я.

«Эта шлюха всё время забывает, что я живу в ее голове», – говорит он.

– Давай, вторгайся, всё равно тебе не победить.

«Отдай мне девчонку».

– Я не отдала бы тебе и дерьма, которое оставляю на земле.

«Кого ты пытаешься обмануть, женщина? Думаешь, ты мастерица, а она подмастерье? Она тупа, как камень, а ума у нее еще меньше. Даже для нее не секрет, что она не что иное, как просто плоть для употребления».

– А ты уж помыслил, как ее использовать.

«Я знаю, на какую миссию ты идешь. Знаю даже то, что ты ждешь какого-то не то человека, не то зверя, который никогда не придет. Если то, куда ты направляешься, пахнет дракой, эта деваха тебе без надобности. Для вас обеих будет лучше, если ты оставишь ее в Конгоре или продашь в рабство. Или отдашь ее мне».

– Каким бы скудным ни был выбор, он всё равно лучше, чем твой гнусный отросток присунуть невинной девушке.

«Тебе нужно копье. Тебе нужен меч. Тебе нужен опытный воин, способный владеть и тем и другим».

– То есть я должна отдать ее тело на потребу мужику, который раньше портил женские тела, чтобы ты при первой же возможности нанес мне удар в спину? Я выгляжу так, будто только что выпала из коровьей ку?

«Тогда мое почтение», – ворчит Якву и исчезает. Удивительно, что он ушел просто так; я напрягаюсь в предвкушении удара или пощечины. Но ничего не происходит. Он думает, что этого достаточно: оставить меня с мыслями, которые мне тяжки. Вне зависимости от того, решу ли я двинуться за Импундулу или Аеси, эта девушка будет мне не помощью, а обузой или даже опасностью. Но я не могу решиться отпустить ее прямиком в лапы оглоеда, который только и ждет, чтобы ее заглотить.

Из Таробе я еду приграничной дорогой на восток. Дома хозяин суетится над непривычно большим числом горшков и плошек, буквально выманивая из меня вопрос, по какому поводу этот пир.

– Никакого пира, просто нужно накормить еще больше ртов. Они нашлись – и твой Следопыт, и великан, и еще двое.

– Ты отговаривала Леопарда ехать за мной? – спрашивает Следопыт, целый и невредимый.

– Я сказала ему, что вам не выйти к другой стороне, а ты, гляди-ка, целехонький. Вот и верь богам.

У Следопыта сейчас такой вид, будто он не доверяет комнате. Я его не виню: здесь в самом деле тускло и затхло, что наверняка не дает его носу покоя. Не успокаивает глаза и зелень оттенка птичьего помета. Похоже, что в Конгоре желчные старики, у которых нет женщин, кучкуются вместе – во всяком случае, у них есть что-то общее. Именно так до хозяина дома доходит известие о том, что в полутемных залах Архивной палаты объявились какие-то воистину странные сущности, в помещении, почти напрочь отгороженном стенами из книг, к которым люди не прикасались вот уже столетие. Должно быть, хозяин места сам кому-то обронил, что ожидает странных гостей. Только сейчас, лежа на кровати и лишенная возможности отойти, я имею возможность рассмотреть Следопыта. Кое-кто из женщин, пожалуй, счел бы его даже красивым; например, я в молодые годы. Не то что Леопард – этот кошак, которому только дай разгуливать нагишом: так, дескать, удобнее готовиться к прыжку. Эти мысли вызывают у меня усмешку, на что Следопыт молча хмурится, а я тайком оглядываю его волосы, коротко подстриженные, чтобы подчеркивалась форма головы и кожа темнее спелого кофе.

Он больше напоминает уроженца Джубы, чем кого-нибудь из Ку. Никаких шрамов, кроме ран, что зарубцевались; на шее следы белой глины, которой он в детстве так и не научился пользоваться. Толстые темные губы показывают, что у него по-прежнему целы все зубы, чтобы ими скрежетать. Я пробую улыбнуться, отчего он хмурится еще сильней. Ему нестерпима мысль, что мир продолжал двигаться без него, нестерпима настолько, что даже этот закат – очередной уходящий день – его злит. Видимо, этим продиктован новый вопрос:

– Это боги сказали тебе нас забыть после всего одной ночи?

– Я вижу, ты весь свой разум оставил в лесу, – говорю я.

– Как одна ночь могла отнять весь мой разум? – спрашивает он.

– Радуйся, что не отняла кое-чего еще.

– О чем ты, женщина? Как только я учую в доме Фумангуру запах, мы сможем уйти еще до того, как истечет эта четверть луны.

– Четверть луны давно миновала.

– Не мели ерунды.

– В том лесу вы пробыли двадцать и восемь дней.

– Что? Ты рехнулась!

– Целая луна прошла и ушла с той поры, как вы скрылись среди деревьев.

Он откидывается на ковры и подушки словно от толчка. По его лицу видно, как он мучается, пытаясь осмыслить то, что, видимо, уже слышал. Его губы дрожат, глаз подергивается; он отворачивается, видимо, понимая, что мука отражается на его лице.

– Да, целую луну, – повторяю я.

– В Темноземье я не в первый раз. Там время никогда не останавливалось.

– А кто сказал, что оно остановилось?

– Ты меня утомляешь, – бросает он.

Снаружи на улице собираются семикрылы, разбиваясь на группы по трое и четверо перед выходом к Башне Черного Ястреба. Это первый раз, когда я вижу некоторых из них верхом на белых и черных конях с красными поводьями; воинов в черных вуалях и черных одеждах под кольчугами и доспехами. Следопыт неслышно подходит и останавливается рядом.

– Съезжаются со всего Севера, а некоторые и с южной границы. У пограничных на левой руке красные шарфы, видишь? – спрашиваю я.

– Что за войско? – интересуется он.

– Наемники.

– Какие? Я с Конгором знаком слабо.

– Семикрылы. Черные снаружи, белые внутри, как их символ, черный ястреб.

– Зачем в Конгоре наемники? Или здесь где-нибудь в Галлинкобе разбуянились юнцы?

Я смеюсь.

– Скажи-ка мне вот что, – говорю я. – Тот лес