"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция (СИ) - Шульман Нелли

Мария враз покраснела и пробормотала: «Громче не могу. Иди сюда». Он, наконец, услышал, и рассмеялся: «Ну, это просто. Ты ложись на бок, вот так да, — ее нежная шея была совсем рядом, и Джованни сразу прильнув к ней губами, шепнул: «Я сам все сделаю, — не бойся, я очень осторожно».

Он вдруг услышал сдавленные рыдания и остановился: «Тебе больно, любовь моя? Ты скажи, сразу скажи!»

— Нет, нет, — она всхлипнула, едва слышно, — я и не знала, что может быть так хорошо, Джованни. Я и не знала.

Со Степаном это давно стало обязанностью — Маша даже, стыдясь этого, радовалась, если, приходя из плавания, муж не ночевал дома, что в последнее время было все чаще и чаще.

Если же он оставался, и никуда не уезжал — то это было редко и быстро. Уже не мучительно, — много лет прошло, — но молча, без ласки, без слов.

Джованни посмотрел на ее румяные щеки и вдруг прижал к себе, целуя вороные, мягкие волосы.

— Вот так и будет всегда, понятно? — ворчливо сказал он. «Каждую ночь, что мы будем вместе. Ну и днем тоже, конечно. Держи, — он наклонился, нашел что-то на полу и дал ей.

Мария развернула что-то белое, невесомое, воздушное.

— Это те самые! — ахнула женщина. «Но куда же я…»

— Надень, сказал Джованни, устраиваясь поудобнее на подушках. «Дай мне посмотреть».

— Тут вырез, — она покраснела.

— Как раз такой, как надо, — медленно проговорил мужчина.

— И короткая какая, — Мария встала на ковер. «Она же ничего не прикрывает».

— А надо, чтобы прикрывало? — Джованни нахмурил брови. «А ну-ка, дай я проверю.

Наклонись, пожалуйста».

Она, ничего, не подозревая, наклонилась, и тут же оказалась рядом с ним, на постели.

— Правильная длина, и правильный вырез, — ласково сказал мужчина. «Как раз в моем вкусе».

Потом он лежал, гладя ее по голове, вспоминая, как она билась в его руках, и стонала: «Еще, еще!»

Он был не в силах даже подумать, что Мария может куда-то уйти. «Господи», — попросил Джованни, — «ну хоть еще немного, прошу Тебя. Пусть не торопится».

Она заворочалась и Джованни спросил: «Что, милая?»

— А если, — Мария помедлила, — узнают, что ты протестант?»

— Казнят, — ответил Джованни, прижимая ее к себе, все не в силах надышаться ее чудным запахом. Он был везде — на его руках, на губах, и он еще раз, наклонившись к Марии, вдохнул его — просто так, потому что мог.

— Но ведь, — она вдруг обняла его, — сильно, — ты же осторожен?»

— Ну конечно, я осторожен, любовь моя, — улыбнулся Джованни. «Был бы я не осторожен — я бы сейчас тут тобой не наслаждался».

Она покраснела. «А тебе не страшно?»

— Бывает очень, — сказал Джованни, глядя прямо перед собой, в окно, на спокойный, солнечный, весенний день Лондона.

Он даже не пытался спасти его.

Венецианцы, выслуживаясь перед папой, передали арестованного Ватикану, и, узнав об этом, Джованни — что бывало с ним нечасто, — разъярился. Из их тюрьмы он бы еще мог вытащить этого дурака, а вот из замка Святого Ангела — нет.

Джон тогда запретил ему даже пальцем шевелить, сказав: «Я не хочу тебя терять из-за, какого-то студентишки».

Джованни было просто жалко мальчика — он сам был таким когда-то, только ему повезло — а вот мальчик, заявивший перед судом инквизиции: «Ни один христианин не должен следовать доктрине какой-то определенной церкви, тем более той, что во многих вещах отошла от истины», — подписал себе смертный приговор.

Мальчику предлагали, — как сказал человечек в курии, прикормленный Джованни, — раскаяться. Тогда бы его сначала задушили, а потом уже — сожгли.

Студент отказался, и ди Амальфи должен был прийти на Пьяцца Навона — кардинал, у которого он обедал, откинувшись на спинку кресла, сказал: «Будете меня потом благодарить, синьор Джованни, и внукам рассказывать — Рим такого еще никогда не видел».

— Что с ним сделали? — тихо спросила Мария.

Он молчал.

— Скажи! — она вдруг стукнула кулаком по спинке кровати. «Скажи немедленно!».

Он увидел высокое, нежной голубизны небо родного города, а потом, посмотрев на эшафот — большой медный чан, под которым палач уже разводил огонь. Джованни искоса взглянул на соседей, — это были самые почетные места, предназначенные для друзей и родственников комиссии кардиналов. Уйти было непредставимо, и пришлось остаться до самого конца.

— Не плачь, — он поцеловал ее — сначала тихо, а потом, — все сильнее и глубже. «Ничего со мной не случится».

Мария посмотрела на него, и вдруг сказала: «Если бы ты мог остаться!».

Джованни, ничего не говоря, опустил ее голову к себе на плечо, и они долго лежали просто так — не размыкая рук.

А потом ему пришло время отправляться в Дувр.

— Завтра я уезжаю, — сказал он, глядя на деревянные балки спальни, и почувствовал, — всем телом, — внезапно пришедшую тоску по ней, — хоть Мария пока и была рядом, лежала, свернувшись в клубочек, в его руках.

— Тогда я буду ждать, — сказала она просто. «Ты только береги себя, пожалуйста».

— Если что-то будет не так… — начал Джованни.

— А может? — Мария приподнялась, и он увидел испуг в ее больших, чудных глазах.

— Все может быть, — неохотно сказал он. «Вряд ли, конечно, но если что — я попрошу, чтобы тебя известили. У меня есть свои люди, надежные.

— Брось, — спохватился мужчина, заметив, как изменилось ее лицо, «я же больше десяти лет, работаю, и до сих пор все было хорошо. Так и будет. А осенью я вернусь, и договоримся о чем-нибудь».

— Я боюсь, — вдруг сказала Мария. «И буду бояться, пока не увижу тебя снова».

Он нежно погладил ее по вороным локонам. «Ничего, — еще год-два, я оставлю все это дело, и поселюсь с тобой в деревне. Сколько можно, в конце концов, я уже устал».

— Возьми — вдруг сказала Мария, снимая с шеи простой медный крестик. «Пусть он будет с тобой».

Потом она ушла к реке, а он все стоял на пороге, провожая глазами ее скромное платье и белый, как мрамор, чепец.

Она снилась ему всю дорогу до Рима, и это было хорошо — просыпаясь, он понимал, что осталось только прожить лето, и она будет с ним — навсегда. Ему казалось, что тело его до сих пор хранит ее запах — свежий хлеб, и немного пряностей.

«Любовь нам Господь посылает, она есть дар великий», — вспоминал он ее слова, и Мария словно была рядом с ним — руку протяни, и коснешься ее.

Часть тринадцатая

Лондон, июнь 1577 года

— Четыре процента годовых, мистер Симмонс, — сказала Марта, разглядывая банкира, — это как-то маловато, вам не кажется?

Чарльз Симмонс еще раз посмотрел на красотку — темно-зеленое шелковое платье было отделано мелким алансонским кружевом, в ушах покачивались крупные изумруды, кожаные перчатки с вышитыми манжетами пахли жасмином.

— Мама, скоро уже? — крепкий, крупный рыжеволосый мальчик поднял глаза от альбома, в котором он что-то рисовал. Смуглая девица как зашла, так и не отрывалась от томика, на котором, — Симмонс увидел, — было написано: «Рафаэль Холиншед. Хроники Англии, Шотландии и Ирландии».

— Скоро, Теодор, — вздохнула женщина. «Ну, так как, мистер Симмонс? — улыбнулась она, — а то ведь я могу просто забрать деньги, и разместить их у кого-нибудь еще. Я слышала, дон Кардозо, — этот купец, что торгует с Индией, — тоже дает хороший процент».

— Он недавно в Лондоне, — отмахнулся Симмонс, — что он знает про наши дела? Тем более, — он перегнулся через прилавок, — он с континента, из Амстердама, там по-другому работают.

— Да? — бронзовая бровь чуть приподнялась. — А еще кто-нибудь? — поинтересовалась женщина.

— Миссис Бенджамин, — искренне сказал Симмонс, — говорю вам, как друг — не ходите никуда больше. Эти мошенники вас оберут до нитки. Я вам дам, — он быстро подумал, — шесть с половиной процентов годовых.

— И я не влезаю, в отличие от них, — он махнул рукой куда-то на восток, — во всякие сомнительные предприятия. Я забочусь о своих клиентах, как, — он прервался и взглянул на улыбку, что порхала на темно-розовых губах, — как если бы они были мне родственниками!