Мидлмарч: Картины провинциальной жизни - Джордж Элиот

Глава LXXXIII

Наутро мы друг друга видим вновь.

Мы вместе, и нам нечего страшиться.

Когда в глазах живет одна любовь,

Каморка в целый мир преобразится.

Две ночи крепкого, здорового сна, последовавшие за визитом к Розамонде, оказались столь целительными для Доротеи, что не только от ее усталости не осталось и следа, но она ощутила избыток сил, или, говоря иначе, слишком большой прилив энергии, чтобы сосредоточиться на определенном занятии. Накануне она весь день проходила пешком, несколько раз забрела за пределы поместья и дважды побывала в доме священника, но никому на свете она не решилась бы объяснить, по какой причине столь бесплодно тратит время, и на следующее утро пробудилась недовольная собой за эту ребяческую непоседливость. Нынешний день она проведет совершенно иначе. Какие у нее есть дела в деревне? Увы, никаких! Все здоровы, благоденствуют, тепло одеты, ни у кого не околела свинья, да к тому же сегодня суббота – утром все фермерши скоблят полы и каменные плиты у крыльца, и в школу заходить нет никакого смысла. Но у Доротеи накопились другие дела, и она решила всю свою энергию употребить на самое серьезное из них. Она села в библиотеке перед отложенной особо небольшой стопкой книг по политической экономии и родственным наукам, из коих надеялась узнать, как лучше всего тратить деньги, чтобы не нанести ущерба ближним или – что одно и то же – принести им как можно больше добра. Предмет серьезный. Если ей удастся на нем сосредоточиться, он основательно займет ее мысли. К несчастью, мысли ее устремлялись прочь от важного предмета; по истечении часа она обнаружила, что дважды перечитывает каждую фразу, усердно вникая в очень многое, кроме того, что заключалось в тексте. Что ж, ничего не поделаешь. Не приказать ли заложить карету и поехать в Типтон? Нет, ей почему-то не хотелось уезжать сейчас из Лоуика. Но нельзя же быть такой рассеянной, нужно взять себя в руки; она расхаживала по библиотеке, раздумывая, как бы призвать непослушные мысли к порядку. Пожалуй, нужно взяться за какую-нибудь простую работу, требующую лишь усердия. Вот хотя бы география Малой Азии, мистер Кейсобон не раз журил ее за недостаточность познаний в этом предмете. Она подошла к шкафу с картами и развернула одну из них; в это утро она могла бы окончательно убедиться, что Пафлагония[212] находится не на левантийском побережье, а неведомые и непостижимые халибы обитают близ Понта Евксинского. Когда мысли чем-то заняты, самое лучшее – приняться за изучение географической карты, она пестрит названиями, и если перечитывать их вновь и вновь, они начинают звучать ритмически. Доротея с усердием взялась за работу, склонила голову над картой и негромко, но внятно произносила вслух названия, которые время от времени четким ритмом отдавались у нее в ушах. Глубокие переживания, казалось, не оставили на ней следа – она до смешного напоминала девочку-школьницу, когда, повторяя про себя названия, кивала головой, сосредоточенно сжав губы и загибая пальцы, а иногда прижимала ладони к щекам и восклицала: «Ах, боже мой, боже!»

Это занятие могло длиться без конца, точь-в-точь как вертится карусель, но дверь внезапно отворилась, и Доротее доложили о приходе мисс Ноубл.

Доротея радушно встретила миниатюрную старушку, чья шляпка еле достигала до ее плеча, но, пожимая руку гостьи, заметила, что та попискивает, словно зверек, как делала всегда, затрудняясь начать разговор.

– Садитесь же, – сказала Доротея, подвигая ей кресло. – У вас ко мне есть дело? Я буду счастлива, если смогу помочь.

– Я к вам ненадолго, – ответила мисс Ноубл, сунув руку в корзиночку и нервически вцепившись в какую-то лежавшую там вещицу. – Я пришла с другом, он меня ждет на кладбище. – Тут вновь послышалось невнятное попискивание, и, сама не сознавая, что делает, мисс Ноубл вытащила из корзиночки вещицу, которую сжимала в руке. Это оказалась черепаховая коробочка для мятных лепешек, и у Доротеи запылали щеки.

– Мистер Ладислав, – робко продолжала старушка. – Он боится, не прогневил ли он вас, и просил меня узнать, позволите ли вы ему зайти на несколько минут.

Доротея ответила не сразу: ее первой мыслью было, что она не может принять его здесь, в библиотеке, над которой, казалось, с особой силой тяготел запрет покойного мужа. Она взглянула на окно. Не выйти ли к нему? Небо затянули темные тучи, деревья вздрагивали, надвигалась гроза. К тому же ей просто страшно к нему выйти.

– Миссис Кейсобон, прошу вас, примите его, – жалобно сказала мисс Ноубл, – ведь иначе мне придется, вернувшись, сказать «нет», а это огорчит его.

– Да, я приму его, – сказала Доротея. – Будьте добры, передайте ему, что я его жду.

Как еще могла она поступить? Ничего она не желала в этот миг так страстно, как увидеть Уилла, мысль о том, что сейчас она с ним встретится, затмевала все, и в то же время она трепетала, охваченная тревожным ощущением, будто отваживается ради него на непозволительный поступок.

Когда старушка засеменила прочь, спеша выполнить возложенную на нее миссию, Доротея остановилась посреди библиотеки, уронив крепко сжатые руки, и не сделала попытки принять исполненную спокойного достоинства позу. Менее всего она думала сейчас о том, в какой позе стоит: все ее мысли были о том, что происходит в душе Уилла, и о несправедливом отношении всех окружаюших к нему. Возможно ли, чтобы чувство долга сделало ее жестокой? С самого начала обида за гонимого питала ее привязанность к нему, и желание защитить его стало еще сильней после всего, что она выстрадала накануне. «Если я его слишком сильно люблю, то потому, что с ним обходились так дурно», – мысленно произнесла она, обращаясь к воображаемым слушателям, и тут дверь отворилась и перед ней предстал Уилл.

Она не тронулась с места, и он направился к ней; Доротее никогда еще не приходилось видеть такого робкого и нерешительного выражения на его лице. Он был так неуверен, что боялся неосторожным словом или взглядом еще больше увеличить разделявшую их пропасть; Доротея же боялась своих чувств. Она стояла как зачарованная, не шевелясь, не разжимая рук, и лишь глаза смотрели грустно, умоляюще. Увидев, что она не протягивает ему, как обычно, руки, Уилл остановился в нескольких шагах и в замешательстве пробормотал:

– Я так вам благодарен, что вы согласились со мной повидаться.

– Я хотела повидаться с вами, – сказала Доротея. Иных слов она придумать не сумела. Ей не пришло в голову сесть, и это окончательно обескуражило Уилла, тем не менее он решил договорить до конца все, что собирался ей сказать.

– Боюсь, мое слишком поспешное возвращение кажется вам глупым и ненужным. Что ж, поделом мне, я и впрямь нетерпелив. Вам известна… теперь каждому известна злосчастная история, связанная с моими родителями. Я узнал ее еще до отъезда и собирался непременно рассказать вам… если мы когда-нибудь встретимся.

Доротея слегка шевельнулась, разжала руки и тотчас же их сложила.

– Но сейчас об этой истории сплетничает вся округа, – продолжал Уилл. – Мне бы хотелось, чтобы вы узнали об обстоятельстве – оно случилось еще до того, как я отсюда отбыл, – которое побудило меня ускорить мое возвращение. По крайней мере, я считал, что это обстоятельство оправдывает мой нынешний приезд. У меня возникла мысль попросить Булстрода употребить на общественные нужды некоторую сумму – ту сумму, которую он собирался мне отдать. Пожалуй, Булстроду делает честь то, что он намеревался возместить мне давний ущерб; он предложил мне немалые деньги, стремясь загладить свою вину. Впрочем, вам, наверное, известна эта гнусная история?

Уилл нерешительно взглянул на Доротею, но к нему мало-помалу возвращалась вызывающая смелость, неизменно овладевавшая им каждый раз, когда речь заходила о его происхождении. Он добавил:

– Вы ведь знаете, как мне все это неприятно.

– Да, да, я знаю, – торопливо подтвердила Доротея.

– Я предпочел отказаться от средств, происходящих из такого источника. Не сомневаюсь, поступи я иначе, я заслужил бы ваше осуждение, – сказал Уилл. Чего ради он должен об этом умалчивать? Ведь он открыто признался, что любит ее, и ей это известно. – Я почувствовал…

Нет, голос его все-таки сорвался, он умолк.

– Я и не ожидала, что вы можете поступить иначе, – сказала Доротея, и лицо ее прояснилось, поникшая головка слегка приподнялась.

– Я не верил, что, узнав об обстоятельствах моего рождения, вы отнеслись ко мне предубежденно, как, несомненно, сделали все другие, – сказал Уилл, вскинув голову, как бывало прежде, и устремив на Доротею пытливый взгляд.

– Если бы вас постигло еще одно огорчение, то для меня это был бы еще один повод не отступаться от нашей дружбы, – пылко сказала Доротея. – Меня ничто не вынудило бы к вам перемениться, кроме… – волнение помешало ей продолжать. Сделав над собой огромное усилие, она закончила дрожащим, тихим голосом: – Кроме мысли, что вы оказались другим… оказались хуже, чем я считала.