Труды - Антоний Блум

Что бывает с нами, когда мы открываем наши глаза на жизнь, на мир? Когда мы еще малые дети, над нашей колыбелью склоняются мать, отец, мы видим любовь, видим ласку. Но очень скоро, когда мы начинаем различать другие лица, вглядываться в другие очи, воспринимать других людей, нам открывается другой мир: холодный, чуждый, враждебный. Вот чего не должно бы быть в христианском обществе, вот чего не должно бы быть благодаря тому, что есть христиане на земле. Люди, встречающие христианина, должны были бы останавливаться взором, в изумлении вперять свой взор с вопросом: что я вижу? Я вижу не только человеческие черты, я вижу в них то, чего я не видел никогда: Божественный покой, сияние света, бездонную Божию любовь крестную, Божие сострадание, жалость, радость обо мне, горе обо мне. Встречая общество христиан, люди должны бы, опять-таки, останавливаться мыслью и ставить себе вопрос: что это за люди? Откуда в их среде такой строй, такая любовь? Причем не просто человеческая любовь, но что-то превосходящее разум и воображение.

Вот к чему мы призваны, вот о чем речь идет. В седьмой день, в день и час человека, человеческого творчества это является предельным творчеством человека: стать таким человеком, видя которого, люди как бы через прозрачное стекло могли видеть Бога, стать таким, какой бывает иногда поверхность озера – тихого, неволнуемого, в котором в совершенстве отражается небо. Христос о Себе говорил: Видевший Меня, видел Отца (Ин 14:9). Христос и нас зовет к тому, чтобы люди, видя наши добрые дела, прославили Отца нашего, Который на небесах (Мф 5:16). Но для этого мы должны стать прозрачными, нам надо научиться так говорить, так действовать, так жить, чтобы люди видели наши дела и, однако, относили их не к нам, а к Богу, поняли бы, что мы движимы силой, которая превосходит нас, что через нас льется на них свет, который не в нас родился, что слово истины и правды, которое мы говорим, – Божие, не наше, потому что оно не ранит, а исцеляет.

И это делается возможным, только если мы научимся одновременно и созерцательной, и деятельной жизни. Спаситель нам говорит, что мы должны быть в мире, но не от мира сего (Ин 17:14-16), как про Себя Он сказал: приближается князь мира сего – но во Мне нет ничего, что принадлежало бы ему (Ин 14:30). Он весь был в мире, Он был сплошное творчество, и вместе с этим – неоскверненный, ничто в мире Его не ранило и не осквернило.

Нам часто кажется, что созерцательная и деятельная жизнь несовместимы, потому что о созерцательной жизни мы думаем в образах монастырей, затвора, пустынь, а о деятельной жизни думаем в порядке творчества, внедренного в современность. Но если задумываться, если задуматься над Христом и Его апостолами, то делается так ясно, что созерцание и творчество – одно и то же, оба являются только двумя выражениями одного и того же опыта Бога. В отрывке Евангелия от Иоанна, который читается на отпевании, Спаситель говорит: Якоже слышу, сужду, и суд Мой праведен есть, яко не ищу воли Моея, но воли пославшего Мя Отца (Ин 5:30): суд, который Я произношу, – не Мой суд, это суд Отчий, который Я воспринимаю слухом и провозглашаю устами, и потому он праведен; он не Мой, он – Отчий, провозглашенный в послушании. В других случаях Спаситель говорит: Отец Мой доселе делает, и Аз делаю. Он Мне показывает дела, которые Он творит, – и Я их творю (Ин 5:17, 20). Опять-таки: созерцание. Христовы очи вперены в Бога, как и слух Его открыт Отцу. Христос видит, что Бог задумал и что Бог творит, – и Он это осуществляет Своим человеческим творчеством. Потому Христовы дела все совершенны, что они являются выражением совершенной Божественной премудрости, слово Христово – это выражение той тайны, которая содержится в извечном молчании Бога, дела Христовы – это осуществление Божественного замысла. И потому только Он может их совершать, что Он весь есть слух и весь есть взор, Он вглядывается и вслушивается в глубины Божии, и из этих глубин Он выносит слово и износит дело.

Нам тоже Он повелел творить, совершать дела, которые Он совершал, мы тоже призваны к подобному, к такому же, как Он, творчеству, и оно возможно, только если мы достаточно – пусть и несовершенно – погружены молитвой в Бога, если наш слух открыт Богу, если наша воля Ему предоставлена, если мы отдали себя Ему, чтобы через нас лилась на этот мир Его любовь, изливала сострадание сила жизни. Но для этого опять-таки с нас требуется подвиг. Прозрачность, которая позволила бы Божественному свету проливаться через нас и достигать других, гибкость, которая позволила бы Божией воле осуществляться через нас в жизни, нам не даны, мы должны их искать. Мы должны искать той чистоты разума, той чистоты сердца, той всецелой чистоты, которую Отцы называют целомудрием, которая позволила бы свету и теплу Божию проливаться через нас, так чтобы мы сами оставались как бы незамеченными – как окно, через которое льется свет. Мы должны научиться творить Божию волю наперекор своей воле, несмотря на наше непонимание, недоумения, для того чтобы сломилось в нас своеволие, для того чтобы гибкой стала наша воля, для того чтобы Божественный замысел мог осуществиться и через нас.

Апостол Павел говорит: сила Божия в немощи совершается (2 Кор 12:9). Как бы ни были мы хрупки, слабы, бессильны, если только мы отдаемся в руку Божию, Его сила через нас может совершиться. Но слабость, о которой говорит апостол Павел, это не обычная наша слабость, ее нельзя выразить, как мы часто выражаем свою обычную слабость: «Нет у меня сил, нет вдохновения, нет дерзания; не могу». Слабость, о которой говорит апостол Павел, – другая, она заключается в том, чтобы понять раз и навсегда, что Божие дело человеческой силой все равно не осуществить. Как можем мы стать проводниками Божественной премудрости, Божественной любви, Божественной истины, Божественной силы? Мы ее не вмещаем, но мы можем стать гибкими, прозрачными, безмолвными, послушными, так чтобы там, где у нас нет никаких сил, мы могли бы все равно и говорить, и действовать, прислушиваясь к тому, что нам говорит и как действует через нас, в нас, вокруг нас и порой помимо нас Сам Господь. И тогда созерцание и деятельность сольются в одно, тогда мы поймем, почему Христос и Его апостолы были так постоянно действенны и деятельны и вместе с этим не отрывались от созерцания. Творить волю Божию заключается раньше всего в том, чтобы учиться у Христа, как жить, как говорить, что делать, заключается в том, чтобы идти тем путем, который Отцы называли «евангельский путь»: путем заповедей, превосходя наш опыт, предвосхищая понимание, принимая как бы на веру слово Божие.

И здесь начинается творчество, оно сочетается с отказом от себя. Христос нам говорит: если кто хочет Мне последовать – да отвержется себя, да возьмет крест свой и да грядет по Мне (Мк 8:34). Если мы хотим осуществить что бы то ни было, мы должны начать с того, чтобы сказать: от себя я отрекаюсь, я себе больше не интересен, не дорог, мне дорого нечто другое, весь мой интерес во Христе. И тогда мы обнаруживаем, что столько в нас есть разрушающих, перечащих этому нашему желанию сил. Крест был орудием смерти, в нас все эти силы, противоречащие воле Божией, являются орудием смерти, умерщвления, разрушения нас. Вот этот крест является действительно крестом жизни: принять на свои плечи все то, что в нас есть разрушительного, мертвого, и нести, пока не удастся умереть и воскреснуть – и последовать за Христом: последовать за Христом через все извилины нашей жизни, которые нам показаны в евангельском рассказе, от зачатия Христова и до смерти Его, ставить себе постоянно вопрос на этой линии жизни: где я нахожусь? кто я среди тех, кого встречал Христос? где мое место в этом рассказе?

И дальше, если через этот путь мы сроднимся со Христом достаточно, – пойти с Ним в Гефсиманский сад, хотя бы даже как те апостолы, которые не нашли силы в себе один час бодрствовать с Ним, а лучше – как святые научились: силой Божией бодрствовать со Христом в этом мраке и ужасе Гефсимании. И если Господь поведет еще дальше с Собой – то на крест, и может быть, даже в страшный опыт богооставленности. Но начнем с того, с чего мы должны начать, без чего нет пути: отречься от себя, взять крест, выбрать Христа против себя, выбрать крест против отдыха, с тем чтобы стать людьми, каких Себе избрал Господь в этот седьмой день – который является всей жизнью, всей историей мира – и кто мог бы со Христом творить дело исцеления и обновления мира, зная, что это исцеление и обновление уже пришли, что Воскресение уже торжествует и что поэтому мы знаем, куда идем и куда можем вести других.

После первой беседы мне был поставлен вопрос: то, что было сказано, представляет собой идеал, который, может быть, достижим для таких людей, как преподобные Серафим Саровский, Сергий Радонежский, для святых. Но он является слишком высоким для того, чтобы можно было просто к нему приступить и его осуществить. Раньше чем достигнуть той высоты, на которой человек начинает выполнять свое призвание, надо пройти целый путь, и на этом пути находится грех и, кроме греха личного, личной привязанности к тому, чего не должно бы быть, есть человеческая немощь, хрупкость, податливость, которая нам часто мешает осуществить то положительное, которое мы могли бы осуществить. И вот как к этому приступить?