Клинок Тишалла - Мэтью Стовер

Другим жутким фрагментом этих видений была картина, которую он видел на другой стороне улицы: у открытых дверей величественного здания Зала суда, на верхней площадке широкой лестницы стояли два вооруженных Глаза Божьих. Фасад здания озаряли оранжевые сполохи огня. Плющ, некогда украшавший его стены, превратился в гниющее месиво, из которого сочилось масло и растекалось сиропными волнами по широкой обнесенной перилами веранде. Стражники в ужасе отступали к дверям, стараясь держаться подальше от черной вязкой жидкости, и с завистью смотрели на прохожих, словно только страх чего-то худшего, чем огонь, держал их на посту.

Еще Райте боялся того, что пугало охрану. Потому что он знал, чего они боятся. Чувствовал.

Тем же чутьем, которым Райте отслеживал приближение артанской гвардии по реке к окраинам города, он улавливал присутствие в Зале суда некоего огромного, темного и неистового зверя – раненого существа, которое жадно лизало свои язвы. Охранники, стоявшие у двери, боялись этого чудовища, не понимая, что сами являются частями его лап. Райте тоже боялся безумного зверя – потому что знал, кто это был.

Через меч ему в душу лился поток темной Силы, и Райте потянулся к его струям. «Мне все равно, какая это сила, – думал он. – Я должен взять все, что смогу забрать».

Он почувствовал врата, которые богиня закрыла в его сознании, – врата, приоткрывшиеся после его прикосновения к мечу. Сосредоточившись, он разбил их на части, чтобы никто и никогда не захлопнул этот портал. Ему пришлось вытерпеть сильную боль – будто полчища крыс глодали его внутренности, будто открылись стигматы, источающие черное масло. Вполне сносная кара за его огромные грехи.

Райте приподнял Косалл за петлю на рукоятке. Таинственное жужжание меча утихло. Однако пальца левой руки по-прежнему послушно сжимались в кулак, а левая нога без труда держала вес тела. Стараясь не касаться лезвия, он медленно и осторожно сунул клинок за пояс.

– Дамон!

Райте поднял обессилевшего беднягу на ноги и грубо встряхнул.

– Дамон, пошли. Быстрее! Это приказ.

Взгляд несчастного прояснился.

– Да, слышу, – послышался тихий шепот.

Лицо его исказилось от вернувшейся боли. Он обнял себя за плечи, словно замерз и пытался защитить от холода нагую обожженную грудь. На нем были только штаны и башмаки.

– Кто вы? – жалобно спросил Дамон. – Вы Райте? Что случилось? Что… Мне больно. Отпустите меня. Я пойду в посольство. Братья-монахи помогут мне и позаботятся о моих ранах.

Райте сплел пальцы в сложный узел, который настраивал сознание на особый вид действий. Масло с левой руки попало на правую, и в том месте кожа с шипением задымилась, но он держал себя в руках. Эта боль принесла ему облегчение – он понял, что может принять таким же образом и собственный страх. Страх и боль превратились в обычные факты жизни.

– Оставайся здесь и жди солдат из посольства, – сказал он Дамону. – Будешь у них за главного. Охраняйте Зал суда. Удерживайте его во что бы то ни стало. Не позволяйте никому входить, пока не получите иного приказа от меня или от того, кого пошлет Совет Братьев. Понял?

– Но…

– Ты понял?

– Да. Да, господин. Но…

Райте повернулся и, оставив Дамона на крыльце, зашагал вдоль по Десятой улице. Большинство людей в толпе расступалось перед ним. Тех же, кто-то этого не делал, Райте слегка касался левой рукой. Вопль боли и вид дымящегося ожога действовали на других упрямцев лучше всяких слов.

– Но господин! – закричал ему вслед Дамон. – Ваш приказ… Это же объявление войны!

– Война уже идет! – тихо ответил Райте, обращаясь больше к себе, чем к Дамону. – Пора действовать.

Он поднялся по ступеням и направился к Глазам Божьим, охранявшим Зал суда.

5

– Вам сюда нельзя, – произнес один из охранников, завидев человека, поднимающегося по лестнице.

Райте пересек залитую маслом веранду и остановился в пяти шагах от двери.

– Почему? – вежливо осведомился он.

– Вернись на улицу, приятель, – ответил второй страж и указал мечом на толпу людей. – Никому не позволено подходить к дверям.

– Но я хочу войти.

– Вали отсюда! – Шагнув к Райте, охранник угрожающе поднял меч. – Зал суда закрыт на ночь. Приходи утром.

– Почему же дверь открыта?

– Не твое дело!

Райте вновь сплел пальцы, не обращая внимания на то, как вновь зашипела обожженная кожа.

– Скажи, почему дверь открыта, – настойчиво повторил он.

– Потому что в здании находится патриарх, – покорно ответил стражник. – А он не любит находиться в закрытом помещении…

– Дорри! – сердито зашипел его напарник. – Ты что, с ума сошел?

Первый Глаз Божий изумленно оглянулся.

– А?

– Патриарх? – спросил Райте.

– Дорри, заткнись, – сказал второй охранник.

Обойдя напарника, он нацелил меч в живот Райте.

– Мотай отсюда. И ты ничего не слышал, понял? Патриарха здесь нет, а если ты расскажешь кому-нибудь о нашем разговоре, я найду тебя и убью, как собаку.

Но тут голос его дрогнул – он увидел, как с левой руки Райте капает масло.

– Ты… это… – пробормотал он в замешательстве. – Поди-ка вымой руки. Я это к чему говорю… разве ты не знаешь, что эта дрянь опасна?

«Да уж не дрянней тебя», – подумал Райте и снова сплел пальцы.

– Я посол Райте, из Монастырей. Патриарх направил ко мне гонца и попросил прийти. Пропустите меня к нему немедленно.

– Я… я… это… – заблеял стражник. – Ваше превосходительство, видели бы вы свою одежду! Я…

– Немедленно, – повторил Райте. И, не дожидаясь ответа, быстро прошел мимо охранников под темные своды здания.

– Идите в часовню, – крикнул страж за его спиной. – Он в часовне. Мы… это… мы должны оставаться на посту.

– Я сам его найду, – ответил Райте и двинулся по темному проходу.

Атрий здания походил на огромный склеп, исчерченный танцующими оранжевыми крестами, – приближающееся пламя вырисовывало на стенах контуры крестообразных окон. Райте шел, прислушиваясь к звукам собственных шагов. В тишине, царившей здесь, они казались слишком громкими. Он бывал в этом здании тысячу раз, когда в отрочестве служил мальчиком на побегушках в «Имперском вестнике», помогал отцу оплачивать свою учебу в монастырской школе. Однако сейчас, когда видишь пляшущие, клочковатые тени и чувствуешь приторный затхлый запах…

Зал суда всегда имел свой специфический запах: ароматы пудры и цветочного масла благородных судей смешивались с миазмами страха и пота избитых и напуганных обвиняемых. Эта смесь годами впитывалась в стены – смесь роскоши и вины, ставшая для Райте запахом юриспруденции. Но теперь здесь пахло прелой листвой и горючим маслом.