Подвиги Рокамболя, или Драмы Парижа - Понсон дю Террайль

Маркиз был бледен как смерть, его зубы были сжаты, руки – неподвижны и безжизненны, так что заметны были все признаки летаргии.

– В гостиницу, скорей в гостиницу, – закричал виконт своему лакею, – маркиз в обмороке…

У д'Асмолля был с собой флакон со спиртом, он дал понюхать Рокамболю, но бесполезно, ложный маркиз не приходил в себя.

Толпа начала редеть и молча расходиться во все стороны; это дало возможность почтарю продолжать свою дорогу, сперва медленно, а потом рысью, и наконец карета двух путешественников выехала на большую улицу и на площадь С, на которой стоит лучшая гостиница в городе, гостиница Людовика XI.

Д'Асмолль выскочил из кареты, потребовал тотчас медика, и Рокамболя, все еще лежавшего без чувств, перенесли в комнату гостиницы и положили на кровать. Медик явился, осмотрел ложного маркиза, расспросил, что с ним случилось, и объявил, что его обморок не опасен.

– Это случилось, – сказал он, – от сильного испуга, при сильной нервной раздражительности. Обморок пройдет сам собой, только, может быть, за ним последует непродолжительный бред.

Медик прописал успокоительное лекарство и ушел, посоветовав оставить маркиза одного.

Предсказания доктора вскоре исполнились. Через час Рокамболь открыл глаза и бросил вокруг себя блуждающий взгляд. Он находился в неизвестной комнате и не заметил Фабьена, поместившегося в темном углу, у кровати. Вскоре сбылось то, что предсказал доктор, у больного сделался припадок горячки.

– Где я? – спросил он себя. – Где же я?

Его взгляд был тускл, голос хрипл. Он попробовал встать, но не мог.

Фабьен, сидя неподвижно близ кровати, не смел приблизиться.

Вдруг Рокамболь хлопнул себя по лбу.

– О, – сказал он, – я помню… я видел палача!.. Я видел его… у него были голые руки… он хохотал, глядя на меня, он показывал мне нож… ха-ха-ха!..

Рокамболь принялся бессмысленно хохотать под влиянием сильного страха.

Д'Асмолль подошел и хотел взять его руку.

– Прочь! – закричал Рокамболь, отталкивая его. – Прочь… ты пришел взять меня, – меня также, потому что я убил мою приемную мать, потому что я удавил ее… но я уйду от тебя… убегу… о, я перепилил решетку, вот как я спасся со дна Марны… меня зовут… меня зовут…

Бандит остановился, в его голове блеснул во время бреда луч разума, сделавшего его осторожным, и он прибавил: «Ты хотел бы узнать, как меня зовут? Но ты не узнаешь этого».

Он продолжал хохотать, плакать и по временам изъявлял то насмешку, выражавшуюся недоконченными словами и фразами, то высшую степень ужаса, когда он пятился к стенке кровати и кричал глухим голосом:

– Прочь, палач! Прочь!..

Этот припадок продолжался почти два часа, после чего больной уснул и проспал до вечера.

Когда он пробудился, бреда уже не было, спокойствие возвратилось, и ложный маркиз де Шамери изъявил только небольшое удивление, что он находится в другом месте.

Фабьен, сидя у изголовья, держал его руку.

– Бедный Альберт, – сказал он, – как ты чувствуешь себя?

– Ах, это ты, Фабьен! – сказал Рокамболь, взглянув на него с удивлением.

– Это я, мой друг.

– Где же мы?

– В Г., в трех милях от Оранжери.

– Вот как! – сказал ложный маркиз. – Зачем мы остановились в Г.?

– Потому что ты захворал.

– Захворал?

– Да, у тебя была горячка, ты был в обмороке.

– Но почему?

Фабьен не решался говорить. Но смутное воспоминание пробежало в голове Рокамболя.

– Ах! – сказал он, – помню… гильотина… казнь…

– Точно так.

Рокамболь вздрогнул еще раз, но рассудок возвратился к нему, а вместе с ним и осторожность.

– Итак, я был в обмороке? – спросил он.

– Да, ты не мог перенести этого ужасного зрелища.

– Какая же я баба!

– Мы перенесли тебя сюда в бесчувствии.

– И у меня была горячка?

– Бред, мой друг.

Рокамболь почувствовал, что холодный пот выступил на его лбу.

– В таком случае, – продолжал он, стараясь улыбнуться, – я, верно, говорил странные вещи…

– Странные вещи…

– В самом деле, – проговорил он.

– Вообрази, – продолжал д'Асмолль, – что история преступника, рассказанная толпою народа у дверей нашей кареты за несколько минут до казни, вероятно, произвела на тебя такое сильное впечатление, что ты воображал несколько минут, будто бы ты и есть сам осужденный.

– Какое безумие!

– Ты целый час воображал, что за тобой пришел палач, что ты задушил свою приемную мать.

От этих последних слов у Рокамболя закружилось в голове, и он вообразил, что изменил себе в бреду. Он посмотрел на виконта д'Асмолля странным образом и, казалось, спросил сам у себя, не имеет ли виконт с этой минуты ключа к его страшным тайнам.

Но д'Асмолль продолжал, улыбаясь:

– Наконец, ты так вжился в образ осужденного, что говорил, как мог бы говорить несчастный за час перед казнью… ты – мой друг и мой брат… ты – Шамери.

Эти последние слова совершенно успокоили Рокамболя. Он стал улыбаться и говорить легким тоном.

– Вот, – сказал он, – странная галлюцинация.

– О! – отвечал виконт. – Это не так странно, как ты думаешь, и мы видим частые примеры…

– Но, – прибавил Рокамболь, сделав усилие и соскочив с постели, – это похоже на историю несчастного графа Артова, который, прибыв на место дуэли и приготовясь драться с Ролланом де Клэ, принял себя за противника.

– К счастью, – сказал виконт, – развязка не та, и ты не помешан.

Потом виконт прибавил:

– Посмотрим теперь, как ты себя чувствуешь.

– Не дурно…

– В голове нет тяжести?

– Нет.

– Нервы не расстроены?

– Нисколько.

– Чувствуешь ли ты, что в состоянии будешь ехать сегодня ночевать в Оранжери?

– Ну, конечно.

– В таком случае поедем после обеда. Оденься, перемени белье, я пойду приказать, чтоб заложили лошадей ровно к семи часам.

Сказав это, виконт вышел.

Когда Рокамболь остался один, им овладел страх, который можно назвать «озирающимся страхом».

– Какой я дурак! – шептал он, прохаживаясь крупными шагами по комнате. – Лишился чувств, потому что глупцу отрезали голову, у меня сделалась горячка, бред, и я говорил о матушке Фипар! Еще раз приключение в этом роде – и я буду потерянным человеком!

Рокамболь бегал взад и вперед по своей комнате и дрожал, стараясь понять, что с ним случилось. Он шептал:

– Ах, если бы Фабьен не был честным дворянином, а был бы любопытным, то есть судебным следователем, как славно маска, снятая с ложного маркиза де Шамери, обнаружила бы воспитанника сэра Вильямса.

При имени, вырвавшемся из его уст – имени сэра Вильямса, бандит стал страшно дрожать.

– Ах, – сказал он шепотом, – я напрасно убил сэра Вильямса… он был моим вдохновителем, моей звездой путеводной… а теперь, когда его нет в живых, я боюсь… мне кажется, что меня ждет эшафот… мне кажется, что я слышу молот работников, которые ставят его… О, эта молния, которая обожгла мне глаза сегодня утром… это было предзнаменование!