Вокзал потерянных снов - Чайна Мьевилль

Айзек вздрогнул, словно успел позабыть о ее присутствии.

— Я сейчас уйду. Еще раз тебя прошу: не презирай наше правосудие. Пусть наказание свершится.

Она отодвинула от двери стул и вышла. Когти зацокали по ступенькам.

Айзек сидел и гладил Лин по радужному панцирю со следами побоев — трещинами и вмятинами. Он думал о Ягареке.

«Тебе этого не перевести», — сказала Каръучай. Но почему она так уверена в этом?

Он представил, как лежит, трепеща в ярости крыльями, придавленная Ягареком Каръучай. Он что, оружием ей угрожал? Ножом? Или кнутом своим любимым?

«Да пошли они! — вдруг подумал он, глядя на детали мотора. — Не обязан я уважать их законы… Свободу узникам! Вот чего всегда требовал „Буйный бродяга“…»

Но цимекские гаруды не похожи на граждан Нью-Кробюзона. У них вроде нет магистров, нет судов и карательных фабрик, нет карьеров и свалок, где ютятся переделанные, нет милиционеров и политиков. Боссы преступных кланов не подмяли под себя справедливость.

Во всяком случае, по сведениям, которыми располагал Айзек. «Племя проголосовало», — сказала Каръучай.

Правда ли то, о чем она сообщила? Меняет ли это что-нибудь?

В Нью-Кробюзоне кара за преступление всегда предназначена для кого-то. Она всегда присуждается в чьих-то интересах. Правда ли, что в Цимеке дело обстоит иначе? Если да, то становится ли от этого преступление более тяжким?

Что, насильник-гаруда хуже насильника-человека? «Да кто я такой, чтобы судить?» — разозлился внезапно Айзек и устремился к машине. Схватился за бумаги с расчетами, чтобы продолжать работу, — но миг спустя его вновь охватила сильнейшая, до головокружения, растерянность. «Кто я такой, чтобы судить?»

Он медленно опустил бумаги.

Глянул на ноги Лин. Раны на них почти исцелились. Но в памяти, будто только что увиденные, остались яркие, страшные, непристойные узоры на нижней части живота и внутренних сторонах бедер.

Лин завозилась, проснулась, прижалась к нему в страхе, и Айзек стиснул зубы, чтобы не думать о случившемся с ней. Он думал о случившемся с Каръучай. «Дело не в изнасиловании», — говорила она.

Но задача эта — не думать — оказалась непосильной. За мыслью о Ягареке следовала мысль о Каръучай, за мыслью о ней — мысль о Лин.

«K черту все!» — решил он.

Если поверить Каръучай на слово, то сомневаться в правильности приговора нельзя. Не может Айзек решить, уважает он правосудие гаруд или нет. Слишком мало знает, чтобы делать выводы. Обстоятельства преступления ему неизвестны. Поэтому будет вполне естественно, разумно и правильно, если он останется при своих.

Он — ученый, а ученый ничего не должен с легкостью принимать на веру. И он дружит с Ягареком. Вот что главное.

Неужели он лишит друга возможности летать только потому, что это запрещено чужим законом?

Он вспомнил, как Ягарек пробрался в Оранжерею.

Как сражался с милицией.

Он вспомнил, как захлестнулся кнут Ягарека на шее мотылька, и тот, придушенный, выпустил Лин из своих лап.

Но когда подумал о Каръучай, о том, что Ягарек с ней сделал, в мозгу опять зажглось слово «изнасилование». И снова пришли мысли о Лин, обо всем, что с ней, возможно, сделали, и снова в Айзеке заклокотал гнев.

Он пытался освободиться от этих дум.

Он пытался размышлять о чем-нибудь другом. Но не получалось.

Айзек беспомощно обмяк, с уст сорвался стон изнеможения. Что бы ни натворил Ягарек, отвернуться от него — все равно что выдать цимекскому правосудию. И даже если бы Айзек ясно понимал, в чем заключается преступление друга, и сам осуждал его, разве смог бы заглушить в себе голос совести?

Что, если не спешить с помощью? Это ничего не изменит. Рано или поздно Айзек поможет Ягареку взлететь, и это будет означать, что Айзек счел поступок гаруды оправданным.

«А ведь я так не считаю!» — сказал он себе с отвращением и злостью.

Он медленно сложил бумаги с незаконченными расчетами, с выведенными кривым почерком формулами и спрятал их за пазухой.

Когда вернулась Дерхан, солнце висело низко, небо было в кровавых пятнах облаков. На частый условный стук Айзек отворил дверь. Дерхан прошла мимо него в комнату.

— День просто чудный, — печально сказала она. — Я разведала по-тихому все вокруг, есть кое-какие идеи…

Она повернулась к Айзеку и сразу умолкла.

На его темном, покрытом шрамами лице было необычное выражение: сложная смесь надежды, возбуждения и крайней беспомощности. Как будто у Айзека не осталось ни капли сил. Он ерзал, словно по нему ползали муравьи. На нем был длинный нищенский плащ. У двери стоял мешок, набитый чем-то тяжелым, угловатым. «Кризисную машину разобрал», — сообразила она. Комната без разложенных по полу деталей казалась совершенно пустой.

Дерхан ахнула, увидев, что Айзек завернул Лин в грязное, дырявое одеяло. Лин нервно хваталась за его края, жестами говорила всякую чушь. Заметив Дерхан, радостно дернулась.

— Пошли, — глухо, напряженно произнес Айзек.

— Ты о чем? — рассердилась Дерхан. — Что происходит, Айзек? Где Ягарек? Что на тебя нашло?

— Ди… — прошептал Айзек и взял ее за руки, и у нее закружилась голова, столь сильным было его волнение. — Я прошу тебя, идем. Яг до сих пор не вернулся. Я это ему оставил.

Он вынул из кармана записку и швырнул на пол.

Дерхан хотела что-то сказать, но Айзек замотал головой:

— Я не могу… не хочу… не буду больше работать для Яга. Ди… я расторгаю договор с ним. Я тебе все объясню потом, обязательно, но сейчас надо уйти. Ты была права, здесь нельзя оставаться. — Он махнул рукой на окно, за которым шумела вечерняя улица. — За нами гоняется правительство и главный гангстер континента… и Совет конструкций… — Он легонько встряхнул ее руки. — Пошли. Втроем… Надо убираться.

— Айзек, что случилось? — упрямо повторила она и тоже встряхнула его руки. — А ну, выкладывай.

Он отвел взгляд на секунду и снова посмотрел ей в глаза:

— У меня был гость…

Дерхан охнула, у нее округлились глаза. Но он медленно покачал головой, мол, это не то, о чем ты подумала.

— Нездешний, из Цимека. — Айзек закрыл глаза и сглотнул. — Я теперь знаю, что там совершил Ягарек. — Он помолчал; в течение паузы на лицо Дерхан вернулось холодное спокойствие. — И знаю, за что он наказан. Ди, нас здесь больше ничто не держит. Я тебе все объясню… клянусь, все! Но — по пути. Тут нам уже нечего делать.

Несколько дней им владела крайняя апатия. От тягостных раздумий отвлекала только кризисная математика да еще исступленная, изнурительная забота о Лин. И только сейчас он вдруг снова осознал, насколько опасно их положение. Оценил спокойствие и выдержку Дерхан. И понял, что надо уходить.