Ретро-Детектив-4. Компиляция. Книги 1-10 (СИ) - Погонин Иван

– Ребенок, значит, у него есть… Сын, дочка?

– Сынок… Сысой Палыч. Весь в папашу. Удивляться не приходится – не растут на осинке апельсинки. Он еще в приюте воровать начал. Правда, в последнее время присмирел. Дядька у него, брат матери, свою слесарную мастерскую имеет, где-то на Ваське, и вроде как прибрал племянничка к рукам. Я Сысоя недавно видел, трезвый, одет чисто, с мамзелью какой-то по Княжеской дефилировал. Мамзель по виду из интеллигентных, не лахудра.

– А как Ермак к своему отпрыску относится?

– Что удивительно, души в нем не чает. Он за него-то Тамарку и порешил – та с хахалем укатила, а Сысойку одного оставила, малой чуть с голоду не окочурился, христарадничал у Собора.

Кунцевич задумчиво почесал подбородок и спросил пристава:

– Как у его дядюшки, говорите, фамилия?

Всю дорогу до Питера, пока ехал и в омнибусе, и в поезде, и в вагоне конки, в душе у Мечислава Николаевича долг боролся с совестью. В надзирательской он перечитал протокол осмотра избы Симанова, вспомнил про оклад чиновника для поручений, и долг победил.

Он поехал на Шпалерную [125] и сначала вызвал к себе одного из непомнящих родства, – того самого, у которого нашли портсигар, и долго, более часу, с ним разговаривал. Отправив, наконец, арестованного в камеру, он велел привести Ермака. Для общения с Демьяновым Кунцевич выбрал не допросный кабинет, а камеру для свиданий. Это было довольно большое помещение, перегороженное пополам сплошной железной решеткой. Каждая из образовавшихся половин комнаты имела свой вход – в одну дверь заходили вольные родственники сидельцев, в другую заводили самих обитателей ДОПРа. Решетка полностью исключала телесный контакт между ними, на что и рассчитывал Мечислав Николаевич.

Ермак вошел в камеру, высоко подняв голову и расправив плечи, широким шагом хозяина и сразу же, не спросив разрешения, уселся на привинченный к полу табурет. Приведший его тюремщик не сделал Демьянову никакого замечания и сразу же вышел, заперев за собой дверь.

– О! Собутыльничек явился! – хмыкнул Павлушка, увидев сыскного надзирателя. – А я, сюда идучи, всю голову изломал – кто это ко мне на свиданьице пожаловал? Почему не в допросной разговор разговариваем? Али боитесь меня?

– Признаться честно, опасаюсь. Нрав у тебя больно горячий, а от тех известий, которые я хочу тебе сообщить, и у самого спокойного человека кровь в голову может ударить.

– Это чего ж такого вы мне сказать хотите? – В глазах арестованного блеснул и тут же погас огонек.

– А вот слушай. У одного из твоих товарищей, с которыми мы на Заставской водку с пивом пили, при обыске портсигар нашли. Вещичка эта темная – ее две недели назад с гранда взяли. Взяли у одного действительного статского. Его не только ограбили, его еще и на машинку брали! [126] Так вот, дружок твой мне только что сознался, что портсигар этот Сысой Лоскутов тырил.

Даже при тусклом освещении в камере сразу стало заметно, как побелело лицо у Демьянова:

– Ты чего гонишь, борзой, какой Сысой Лоскутов? Мой Сысойка по-честному живет, он у дядьки слесарит! А тот жиган [127], что тебе про моего сына трепал, он вообще не из моего шитваса [128], ни я его не знаю, ни он меня. Ты давай его сюда, я его в пузырек загоню [129], а потом затемню [130]!

– Трепал, не трепал этот жиган, а показания дал. – Кунцевич похлопал себя по карману. – Я твоего сына сегодня потерпевшему покажу, авось он его опознает. И поедет Сысойка не к дяде на поруки [131], а на самую что ни на есть каторгу. А он не весовой [132], как ты, он голец [133]. Как каторга его примет? Вдруг маргариткой [134] сделает? А я ведь этому и посодействовать могу…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Демьянов схватился руками за решетку и тряхнул ее с такой силой, что она зашаталась:

– Ах ты черт легавый! Я тебе горло перегрызу!

– Ты сначала эту решетку перегрызи, – сказал, тоже побледнев, сыскной надзиратель. – Не хочешь, чтобы твоему Сысою очко проткнули, рассказывай про Симанова. Завтра утром к тебе следователь придет, формально допрашивать, если ты ему про то, как семью в Поповщине вырезал, не расскажешь, вечером твой сын в Спасской части сидеть будет. Там его и отжурлят [135].

После того, как Васильеву и Цареву зачитали протокол допроса их главаря, они начали рассказывать, словно стараясь обогнать друг друга. Шереметевский освободил от занятий самого бойкого писца, обладавшего навыками стенографии, чтобы тот не упустил из их рассказа ни одного слова.

Через несколько дней начальник сыскной лично диктовал канцелярскому служителю Шварцу акт дознания:

«В ноябре прошлого года, в то время, когда Васильев содержался в Спасской части под арестом, арестанты, в числе коих были крестьяне Михайловской волости Николаев, Андреев и Богданов, беседовали между собою о богачах, у которых можно было бы поживиться деньгами. Николаев, между прочим, сообщил, что в деревне Поповщине, Порховского уезда, живет богатый крестьянин, торговец льном Симанов, ранее державший его, Николаева, в работниках, что он человек старого закала и что деньги поэтому у него хранятся в избе, в железном сундуке, который нетрудно взять. С этого времени у Васильева начало созревать намерение ограбить Симанова. По окончании 26 декабря срока ареста, Васильев был отправлен этапом в Рязанскую губернию, но оттуда немедленно возвратился в Санкт-Петербург. Здесь он встретился с бежавшими с каторги Павлом Демьяновым, по кличке Павлушка-Ермак (ранее ему знакомым), и Владимиром Царевым и поделился с ними мыслями об ограблении Симанова. Вместе они стали обсуждать план задуманного преступления. Их сговор происходил на квартире рабочего Солнцева, проживающего по Петергофскому шоссе, в д. № 58.

16 или 17 января, Васильев и Царев, переодевшись приказчиками, отправились на станцию Дно, чтобы разведать обстановку. Прибыв к Симанову, они завели с ним разговор о покупке льна, а сами внимательно осмотрели его избу. Выведав все, что им было нужно, они объявили хозяину, что для окончательных переговоров приедут с купцом, и отправились восвояси. 23 января на станцию Дно они прибыли уже втроем – Васильев, Царев и вместе с ними Ермак; при них было два молотка и самодельный кинжал. Подрядив извозчика Иванова, они отправились к Симанову. Был уже поздний вечер, когда они прибыли к нему и опять стали вести переговоры насчет льна. Симанов угостил их чаем и ужином и предложил им переночевать. С чердака хозяева достали перину, на которую и легли спать все трое приезжих. Огонь был потушен, и через несколько времени все, кроме преступников, заснули. Первым поднялся Васильев. Он взял из-под лавки, на которой спала сноха старика Симанова, ранее замеченный им топор и ударил ее топором по виску. В то же время поднялись Демьянов и Царев, которые связали старших Симановых, а потом стали наносить их внукам удары молотком и кинжалом без разбора, кому попало. Поднялся страшный крик, и стали раздаваться мольбы о пощаде, но пощады никому не давалось. В избе было темно. Васильев зажег потом лампу и увидел, что невестка Симанова еще сидела с разбитой головой. Ударом топора по голове он покончил с ней, и она, мертвая, повалилась на пол. Царев убивал в то время кинжалом малолетних детей; так, бывшему в люльке 9-месячному ребенку он четыре раза вонзил кинжал в тело, пронзив его насквозь. После этого Ермак и Царев стали пытать стариков Симановых, вопрошая у них, где еще, кроме сундука, спрятаны деньги и иные ценности. Они жгли им пятки, кололи кинжалом, наносили удары. Все это зверство продолжалось с полчаса. Старики молчали, что привело бандитов в бешенство, и они выкололи им глаза, а потом Васильев нанес Ивану Симанову удар обухом топора по голове…»

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})