Древнерусская литература. Литература XVIII века - Коллектив Авторов

В «Рассуждении о происхождении ценсуры» («Торжок») писатель возвращается к этой же теме, разъясняя смысл цензурных ограничений в средневековой Германии: «Священники хотели, чтобы одни причастники их власти были просвещенны, чтобы народ науку почитал божественнаго происхождения, превыше его понятия и не смел бы оныя коснуться» (1, 343).

Говоря о народе, Радищев, очевидно, в первую очередь имеет в виду трудовые массы, применительно к современной ему России – крестьянство. В «Путешествии» вместе с тем с явным сочувствием изображены и те представители других сословий – разночинцы и дворяне, которым близки общенациональные интересы. Радищев создает совершенно новый тип положительного героя – образ народного заступника, революционера, образ, получивший дальнейшее развитие в творчестве русских писателей XIX в. Отдельные черты, присущие такому герою, можно найти в «прорицателе водности» – авторе оды, в Ушакове; аналогичные образы появляются в «Путешествии»: это и сам путешественник, и некий безымянный муж, возникающий «из среды народныя», «чуждый надежды мзды, чуждый рабского трепета», «мужественные писатели, восстающие на губительство и всесилие» (1, 391), к числу которых принадлежит и сам автор «Путешествия».

В духе времени Радищев подчеркивал автобиографизм своих произведений: самая биография писателя-революционера неотделима от его творчества.[1056] В процессе работы над «Путешествием» Радищев прекрасно сознавал крамольный характер своей книги и отчасти мог предвидеть грозящую ему опасность. Интересен в этой связи разговор путешественника с «новомодным стихотворцем» по поводу оды «Вольность». Выражая сомнение в том, что может быть получено «дозволение» на напечатание оды, путешественник советует исправить стихи, видя в них «нелепость мыслей». Стихотворец отвечает на это презрительным взглядом и предлагает собеседнику прочесть поэму «Творение мира», иронически спрашивая: «Прочтите сию бумагу и скажите мне, не посадят ли и за нее» (1, 431). «Процесс» Радищева развернулся почти тотчас же по выходе «Путешествия». В последних числах мая 1790 г. книга, отпечатанная в домашней типографии Радищева, тиражом около 650 экземпляров, начала поступать в продажу. В двадцатых числах июня уже началось расследование об авторе, 30 июня писатель был арестован и заключен в Петропавловскую крепость. В это время за чтение «дерзкой» книги принялась Екатерина II, испещрив ее своими замечаниями. «Сочинитель не любит царей, и где может к ним убавить любовь и почтение, тут жадно прицепляется с редкой смелостию»,[1057] – признала императрица. После многочисленных изнурительных допросов Радищев был приговорен к смертной казни и более двух недель провел в ее ожидании. 4 сентября по случаю мира со Швецией казнь была «милостиво» заменена десятилетней ссылкой в Сибирь, в Илимский острог. Тяжелейшие испытания не сломили писателя, и одним из замечательных свидетельств этого явилось стихотворение, написанное Радищевым на пути в ссылку:

Ты хочешь знать: кто я? что я? куда я еду? –Я тот же, что и был и буду весь мой век:Не скот, не дерево, не раб, но человек!

Через личное, частное отразился весь комплекс представлений Радищева об «истинном человеке», великом своими нравственными достоинствами, человеке-борце. Писатель подчеркнул верность своим прежним идеалам («я тот же, что и был») и как бы определил свою программу на будущее («и буду весь мой век»). Вполне закономерно поэтому, что произведения, написанные и до и после «Путешествия», неизменно с ним соотносятся.

Мысль о том, что человеку нельзя «быть одному» (1, 144), оказывается одной из важнейших в радищевском «Дневнике одной недели». Вопрос о времени написания «Дневника» остается предметом дискуссий в современном литературоведении: одни исследователи относят «Дневник» к 1770-м гг., другие – к 1790-м или 1800-м.[1058] Содержание «Дневника» – описание переживаний, вызванных разлукой с друзьями: тоска, подозрение в том, что они забыли его, радость встречи. «Но где искать мне утоления хотя бы мгновенного моей скорби? Где?», – с тоской спрашивает оставленный друзьями автор и сам себе отвечает: «Рассудок вещает: в тебе самом. Нет, нет, тут-то я и нахожу пагубу, тут скорбь, тут ад; пойдем» (1, 140). Герой отправляется на «общее гульбище», но, не находя здесь утешения среди равнодушных, он идет в театр, на «Беверлея», чтобы «пролить слезы над несчастным». Сочувствие Беверлею уменьшает собственную скорбь героя, обнаруживает его причастность к тому, что происходит в окружающем мире, восстанавливает общественные связи, необходимые человеку. Эти связи помогли Радищеву в самые трудные периоды его жизни.

В ссылке писатель деятельно изучал экономику, историю, быт сибирского населения. Итогом многолетних раздумий о физической и нравственной природе человека и самостоятельного осмысления некоторых идей Гердера и других европейских мыслителей явился философский трактат Радищева «О человеке, о его смертности и бессмертии», написанный в Сибири. Учение об активном человеке нашло отражение и здесь, и сопоставление трактата с другими произведениями писателя показывает, что для Радищева идея бессмертия была связана с его размышлениями о жизни после смерти в сознании современников и потомства.[1059]

После смерти Екатерины II в 1796 г. Радищев получил возможность покинуть Илимск и поселиться в селе Немцове Калужской губернии, но лишь в 1801 г., уже при Александре I, писателю было разрешено вернуться в Петербург. Как и в годы работы над «Путешествием», Радищев продолжает обращаться к опыту истории. Одно из его наиболее значительных произведений, созданных в Немцове, – «Песнь историческая», представляющая собой не только экскурс в прошлое, но и оценку современных писателю событий во Франции.[1060] Умудренный годами испытаний и уроками французской революции, Радищев как бы на новом уровне возвращается к своим давним размышлениям о развращающем влиянии самодержавной власти:

Ах, сколь трудно, восседаяВыше всех и не имеяНикаких препон в желаньях,Усидеть на пышном тронеБез похмелья и без чаду.

Темы и мотивы более ранних радищевских произведений возникают и в поэме «Бова», как показал М. П. Алексеев, внимательно анализируя сохранившийся текст поэмы.[1061] Эта шутливая поэма-сказка, описывающая забавные приключения Бовы, имеет второй, философский план. Намеки на личные обстоятельства автора, отступления от сказочного сюжета с экскурсами в современность – все это придавало поэме особый публицистический характер, отличавший ее от произведений аналогичного жанра. Ломоносовские традиции натурфилософской поэзии перекрещиваются в «Бове» с влиянием современной Радищеву русской преромантической поэзии. Писатель сам указывает, в частности, среди образцов, на которые он ориентировался при создании «Бовы», поэму С. С. Боброва «Таврида».

Автор «Путешествия» не оказывается в стороне от проблем, которые – каждый по-своему – решают в это же время Державин, Дмитриев, Карамзин, Капнист и другие поэты конца XVIII – начала XIX в. Общий интерес к поэзии древних народов и к отечественному фольклору, особенно в связи с открытием «Слова о полку Игореве», стимулирует и обращение Радищева к теме славянского прошлого в поэме «Песни, петые на состязаниях в честь древним славянским божествам». Радищев неизменно оставался врагом всяких стандартов, канонизированных приемов и штампов. «Парнасс окружен Ямбами, и Рифмы стоят везде на карауле» (1, 353) – иронически констатировал писатель в «Путешествии». Русская поэзия представляется Радищеву одной из важных областей, которые необходимо реформировать. «Пример, как можно писать не одними ямбами» был дан уже в «Путешествии»: это заключенное в его текст «песнословие» «Творение мира».

В 1790-е гг. с «засильем ямбов» борются многие: Державин, Дмитриев, Львов, Карамзин, Нелединский-Мелецкий и другие стремятся обогатить русскую поэзию новыми ритмами, пишут нерифмованные стихи.

Радищев выступил в это же время как теоретик, чутко уловивший некоторые очень важные тенденции в развитии отечественной поэзии конца XVIII – начала XIX в. (вплоть до опытов А. Х. Востокова, опиравшегося во многом непосредственно на Радищева). Пропагандируя дактилический размер, автор «Путешествия» стремился привлечь внимание современников к стихотворным трудам Тредиаковского, его опытам по созданию русского гекзаметра. Специально посвященное Тредиаковскому сочинение «Памятник дактило-хореическому витязю» развивает те соображения, которые были высказаны в «Путешествии» в главе «Тверь» по поводу преимуществ полиметрической системы стихосложения.

Внимание к «изразительной гармонии» стиха было связано с общим убеждением Радищева в том, что форма слова неотделима от его семантики.[1062] Свои теоретические положения Радищев последовательно стремился осуществить в собственном литературном творчестве. Его эксперименты со стихотворными размерами, его намеренно затрудненный стиль, его отношение к жанровым традициям – все это должно было соответствовать новизне идей писателя.