Микенский цикл - Валентинов Андрей

– А старик-то наш совсем плохой стал!

– Чего, и вправду записывают?

– Точно! Сам видел. Сидит в шатре даматишка, гадкий такой, на поганку похож, нос в папирус уткнул, а вокруг, значит, толпа – героев. Я даже в папирус заглянул. Первым, понятное дело, Лигерон, он семь десятков с хвостом укокошил...

– Сам ты, дурень, с хвостом, не о том болтаешь! Значит, так, парни, договорились: вы про меня, я про вас. Только, чур, я первый! Значит, убил я Сарпедона-ликийца и Агенора-троянца...

– Эй-эй, так Агенор этот до сих пор живой, ранен только!

– Пень ты амбракийский! Да кого это колышет? Запишут, что мертвый, – будет мертвый, ясно?

– Сам ты пень! Хотя...

– Скажешь ты, что я – герой, Я скажу – ты вдвое! Честь и слава нам с тобой, Оба мы – герои! Хей-я! Хей-я!

– Итак, ребята, запоминайте. Это – Идские предгорья. Прямо – склон, выше, за деревьями, – стена. Она высокая, в три роста, но там есть место, где камни разобраны...

– Это что... Троя?

– Она самая, басилей Киантипп! А ты что думал, мы тут только в Скейские ворота лбом бьемся? Вечером я пойду наверх, вы будете внизу ждать. И чтобы тихо!

– Так мы сами... Ночью... Отряд небольшой... к воротам!

– Да мы к утру эту Трою!..

– Басилей Киантипп Эгиалид! Басилей Амфилох Алкмеонид! Ишь, герои-разгерои нашлись, без вас не додумались бы!..

– Ну, хоть бы шумнуть!..

– Я вам шумну! И не переглядываться. И зубы не скалить. Без меня полезете – уши оборву!

– Ну что-о ты-ы, дядя-я! Мы-ы послушны-ые-е-е! Мы-ы хоро-о-ошие-е-е!

– Я... Ладно, скажу, Тидид. Накаркал я, дурак!.. Сегодня Малыш поднялся на стену, возле Скейских ворот...

– Удивил, Одиссей! Я тоже ночью поднимусь – только возле Хеттийских.

– Ты что, не понимаешь, Диомед? Он просто взлетел – как птица. А стена там – лестницы не достают! И никто даже не удивился! Это – все...

– Не все, Лаэртид. Бог родится, если кто-то из нас сперва попробует крови человеческой. Если ему принесут жертву – или он сам сделает это. И уж потом...

– Ты... Ты и это знаешь, Диомед? Ты знаешь об ЭТОМ?!

– Убьешь меня, Любимчик?

– Нет... Не смогу. Пока...

Закат над Троадой, закат... Красный, словно упившийся нашей кровью, лик Гелиоса медленно опускается в потемневшее море. Вот сейчас коснется горизонта, замрет на миг, сольется с пылающим отсветом на воде...

И я вновь, в который, бессчетный раз, понимаю – это и есть дом. Мой дом. Мне некуда возвращаться. И нам всем – некуда. Тешит себя Любимчик мечтою о козьей Итаке, не спит по ночам, вспоминает. Счастлив он, Одиссей Лаэртид. У него осталась хотя бы мечта!

...Двенадцать лет, о боги!

Нас не ждут. Нас забыли, мы призраки, выходцы из Тартара. Там, за морем, не родина, не Эллада – там Поле Камней. И только здесь, на залитой кровью земле, – Дом,

И даже если призраки захотят вернуться, их не узнают, не пустят на хранимый богами порог отчего пристанища. Вернемся уже не мы. Вернусь не я...

После Армагеддона не будет ничего.

НИЧЕГО...

Хайре, Гелиос Гиперионид, приходи завтра, только молчи, не говори, что там за морем, в нашем покинутом доме. Нам, теням в Аиде, незачем знать это! Хайре!

– Горек глоток из чужого колодца!

Хей-я! Хей-я!

Тленом разит запах хлеба чужого!

Хей-я! Хей-я!

Солнце чужое огнем обжигает!

Хей-я! Хей-я!

Небо чужое – могильные плиты!

Хей-я! Хей-я!

* * *

Клятвы нужно соблюдать. И соблюдать точно: от слова до слова – и слово в слово. Вот, например, поклялся я на алтаре Зевса Листия, что и глядеть на соседскую жену не стану. Завязываем мы с нею, значит, глаза...

– Садись, Диомед, тут скамейка.

А можно и глаз не завязывать. Черная тьма вокруг, недвижная, глухая. Все окна завешены тканью тяжелой, все двери. А как иначе? Повелел Приам, козел старый, чтобы никто из мужей троянских с врагами без его дозволения не виделся.

Делать нечего – поклялись: НЕ ВИДЕТЬСЯ.

– Только имей в виду, Тидид: ты этим путем прошел, но ваше войско мы не пустим. Мы – не предатели!

Соблюдает Гелен Прорицатель клятву – слово в слово соблюдает. Не видит он меня – одна тьма вокруг.

Мы – тьма. И я – тьма.

Дышит темень, покашливает. Да не на один голос.

– Кто с тобою, Гелен?

...А вообще-то неплохо! Кто где, а я – уже в Трое. И не просто в Трое – на самом Пергаме-акрополе. Протяни руку – Приама-ванакта за бороду его козлиную уцепишь!

– Я буду говорить только с тобою, Прорицатель!

И снова дышит черная темень. Напряженно, трудно.

– Это... это я, Диомед!

Голос знакомый, да только...

– И кто же ты, о муж троянский по имени Я?

– Эней... Эней Анхизид...

Нет! ЕЕ сын?!

Вскочил, подумал... снова сел.

– Эней будет говорить от имени дарданов, – голосом Гелена отчеканила тьма. – Если мы начнем считаться кровью...

Не стал я спорить. Прав он, Гелен Прорицатель, все мы тут в крови по уши.

– Хорошо! Условия такие: пощада и свобода тем, о ком мы с вами договоримся. Приаму пощады нет, Парису пощады нет, семье Гектора пощады нет. Город будет сожжен!

Камнем стала тьма, гранитом. Наконец выдохнула в два голоса: .

– Нет! Лучше умрем!

– Умрете! – согласился я. – Все! Дети, женщины – и ваши семьи тоже. Сдаваться на милость следовало раньше. А чем ты думал прежде, Прорицатель? Когда мы высадились, достаточно было просто отдать нам Елену...

...Наверное, нет. И тогда бы Крепкостенная не отделалась так дешево. Но сейчас, когда Фимбрийская равнина покрылась нашими могилами...

– Согласен!.. – Эней, с тяжелым вздохом. – Мои дарданы... Их осталось так мало!

Неужели плачет? Кажется, да. Слезлив он, наследник дарданский!

– Я тоже согласен, – Гелен, сквозь зубы. – Иначе мой отец погубит всех... Но я не все решаю, Тидид! Парис... Пока он жив...

Ясно! Парис... и еще НЕЧТО. Спросить? Нет, не скажет. Он – не предатель.

– Завтра, до заката, я должен услышать ваш ответ. И не шепотом – в полный голос. Тогда поговорим о тех, кто будет жить...

И снова молчит тьма, каменно, страшно. Что бы я делал, что бы решил на их месте? И представлять не хочется!

– Ты сжег Хаттусу, Диомед? Это правда? Там погибли все, даже дети?

Вопрос – как удар в лицо. Как сполох рыжего пламени над обреченными крышами.

«...И ты, Дамед, владыка жестокий!»

– Они открыли ворота, – выдохнул я. – Поэтому погибли не все...

Черная темень вокруг, черная тьма над обреченной

Троей.

Мы – тьма. И я – тьма.

...Агамемнон обнимается с Приамом, Менелай жмет руку Парису, мы вместе с Энеем плачем над погибшими, а Калхант и Гелен дружно пророчат многие лета браноносным ахеянам и конеборцам-троянам.

И все будут живы...

Неужели и вправду Ты, Ахве-Единый, создал нас по Своему образу и подобию? Неужели Ты таков, как мы? Почему Ты не повелишь стать нам иными, не повелишь возлюбить врагов своих? Или мы просто рабы – рабы пустых клятв, ненависти, злобы?

...И ответил Господь Противоречащему, сказав: «Поведай Мне, слуга лукавый...»

– Осторожнее, Диомед, грязно тут!..

Поздно! Я уже от души ударился плечом о какой-то выступающий из стены камень. Большой, острогранный. Грязный. А уж какие благовония были разлиты здесь!

– Там сейчас поворот...

Заботлив Эней Анхизид, ну прямо нянька. Чуть ли не под локоток поддерживает.

Подземный ход. А может, и подскальный. Осторожный Гелен велел вывести меня из Пергама-акрополя именно им. Оно бы и полезно было (подземный ход! прямиком к Приаму-козлу!), да только что разберешь в темноте? Разве что Энеево сопение. И если бы только сопел дарданец! Он еще и говорить пытается. Вот только у меня нет охоты язык чесать – с ЕЕ сыном.

...Верно, Гелен Прорицатель, поздно нам считаться кровью. Но Амикла погибла не у Скейских ворот.

– Ты, кажется, был ранен, Диомед? В ногу?