Красные и белые. На краю океана - Андрей Игнатьевич Алдан-Семенов

Любите играть в карты? — спросила Феона, следя лихорадочными глазами за банкометом.

Люблю, только избегаю. Опасная игра,— признался'Андрей.

— Опасности создают мужчину. В игре, как и в любви, важнее всего уверенность.

Мы играем только на золото. Если нет, займи у меня,— Каролина Ивановна протянула Феоне горсть самородков.

Блейд сдал. Феона заглянула в карты, передала Донаурову, сказала за него:

— Ва-банк, мистер Блейд,

— Принято!

— Три дамы и две семерки, мистер Блейд,

— Бито! Делайте новые ставки.

— Снова ва-банк, мистер Блейд,

-— Принято!

— Три туза и джокер, — объявила Феона, бросая на стол карты и придвигая к себе доллары и золото.

— Везет тебе, девочка,— сказала Каролина Ивановна.

Феона вернула долг, посоветовала категорически:

— Если хотите выиграть в покер — бейте по банку. Когда-нибудь да сорвете, а мы больше не играем. Мы пойдем гулять..,

Феона и Андрей вышли из дома на берег Кухтуя. В белой ночи двигалась бугристая полоса, словно какой-то неслыханной силы паровоз выбрасывал клубы пара,— Кухтуй оделся в испарения перед рассветом. На сизом от безлунного свечения небе выпукло стояли сопки, в реке таял тот же безлунный свет. Из тайги выбежало стадо оленей; увидев людей, животные шарахнулись в сторону.

— Это олени Элляя,— решил Андрей. — А почему олени не пасутся около воды? Элляй говорит, боятся своих отражений в воде. Так ли это? Может быть, ерунда? Страх животного перед собственным отражением — досужая выДумка Элляя.

— Ему стоит поверить, Элляй знает, что говорит. Дитя природы!— твердо ответила Феона. — Гляньте, какое облако повисло над прибрежной сопкой! Просто парус, утащит сопку в море...

Донаурову тут же показалось — сопка тянется за облаком и плывет по воздуху, и то, что Феона это подметила раньше, доставило ему удовольствие.

«Сейчас скажу, как люблю ее», — он взял под локоть Феону, но она освободила руку.

— Вы все еще больны золотой лихорадкой и знаете, что такое сладкая тяжесть золота?

— Сладкая тяжесть золота легче безответной любви,— выпалил Андрей.

— Это объяснение в любви?

— Господи, да как же иначе понимать! — Он опять поймал ее руку.

— Подождите, Андрей. Мне дорого ваше признание, но если я шутила о позолоченной раме для любви, то сейчас говорю серьезно — не признаю рая в шалаше.

— Что же мне делать? Сперва разбогатеть, потом надеяться?

Феона посмотрела на него. Он стушевался под ее проверяющим взглядом, из памяти испарились все красивые слова о любви, он был счастлив без слов. Все, что бы ни делала в эти минуты Феона — ее улыбка, движение бровей, поворот головы, звук голоса,— казалось ему совершенством.

Они подошли к маленькой пристани: среди кунгасов и омѳ-рочек покачивался на привязи быстроходный катер Дугласа Блейда. Американец по-дружески разрешал Донаурову пользоваться катером в любое время.

— Я бы хотела прокатиться по взморью,— сказала Феона.

Андрей завел мотор, и катер рванулся вперед: от ходкого

лёта засвистел в ушах ветер, брызги били в лицо, побережье начало разворачиваться сопками, черными от тайги. Феона сидела рядом, ее волосы касались щеки Андрея, легкое прикосновение их возбуждало.

— Как славно! Дух захватывает от Такого полета! — Феона прижалась к Андрею и сказала, словно совершила открытие: —>

А ведь мы живем на краю океана, в том самом месте, где землепроходцы приходили на свидание с историей. От одного этого я чувствую себя более значительной...

Катер с мокрым шорохом причалил к песчаной косе, Феона спрыгнула на берег, зашагала к кустам стланика. Андрей последовал за нею, думая об одном и том же: «Не нужно слов о любви, пора совершать поступки».

Темная пустыня моря мерцала, тайга была глубокой и призрачной, деревья лежали на земле, словно спящие звери, природа утратила свою дневную трезвость. Феона тоже приобрела какие-то неправдоподобные очертания и как бы светилась русыми волосами, расширившимися зрачками, белыми руками, прижатыми к груди.

Андрей приблизился к Феоне, дрожа от желания обнять ее и страшась ее возмущения. Взял за ладони, она качнулась навстречу, Андрей под пальцами почувствовал ее нервное напряжение.

— Феона! Милая моя Феона,— пробормотал он, целуя ее в губы.

Они вернулись в Охотск в третьем часу; проводив Феону домой, Андрей еще побродил у моря и все повторял:

— Боже мой! Как хорошо!

Он пришел домой, лег на кровать в ночном мраке — как часть его — невидимо, неслышно. Мечталось о том, что когда-нибудь н-апишет поэму о черном мраке.

«Моя мысль пробилась бы сквозь черную толщу, населяя ее всем, что дорого сердцу. Но без мощной мысли и покоряющих слов невозможно преодолеть мрака. Странно, что давно умершие великие поэты мешают нашему брату творить, мы живем среди их произведений, как в зеркальных комнатах. Я еще не успел и строки написать о Феоне, а уже сравниваю ее со смуглой леди сонетов...»

Он объединял любовь к девушке со своей любовью к природе. Дитя бурных времен, он хотел жить естественно и просто, но ничего не получалось из его стремления, возможно, потому, что хотелось быть чуточку выше природы.

Постепенно им овладела печаль, и тогда он ощутил пустоту своей прежней жизни,— все было в ней скверным: и петербургская богема, и дешевые кабаки, и таежные скитания. Он снова захотел, но уже не мог представить лицо Феоны, зато совершенно отчетливо услышал ее голос: «Живет одна природа, все остальное — тлен. Если я полюблю, .то взаправду, разлюблю — тоже взаправду».

Андрей весь съежился: «Когда я умру, со мной умрет мое солнце, моя земля, моя Феона, а душа окажется без чувств, привязанностей, воспоминаний, с одним только страхом перед неведомым».

Размышления его стали неясными, неуловимыми, он будто перешел границы своего тела и в новом состоянии слышал чутче, видел зорче. Сквозь тьму он различал, как на родной Вятке кипят ливни, в сизых омутах мелькают щуки, с треском вырываются из трав тетеревиные выводки. Виделся и молоденький

дубок, похожий на зеленое звучное кружево. Открыл глаза

зеленое кружево передвигалось по темноте, такое прекрасное, что он сел на кровати.

— Что придает жизни свежие, сильные краски? Борьба?