Лабиринт чародея. Вымыслы, грезы и химеры - Кларк Эштон Смит

правда, то я пострадал дважды, – молвил Кситра, печально склонившись пред тенью. – Ибо, будучи Амеро, я лишен и царства, и царствования, а оставаясь Кситрой, не смогу забыть об утраченной царской власти и вновь обрести то довольство, какое знал простым пастухом.

– Молчи и слушай, ибо есть еще один путь, – произнесла тень голосом тихим, словно шепот далекого океана. – Могущество Тасайдона не знает границ, и он милостив к тем, кто служит ему и признает его власть. Поклянись в своей преданности и обещай ему свою душу, и он щедро вознаградит тебя. Если захочешь, своим колдовством он воскресит прошлое, погребенное под руинами этого дворца. Ты вновь станешь царем Амеро и будешь править Калицем; и все станет точно так же, как было в стародавние времена, а мертвые лица и опустевшие поля вновь наполнятся цветением жизни.

– Я принимаю обязательство, – отвечал Кситра. – Клянусь быть верным Тасайдону и отдать ему душу, если он за это вернет мне мое царство.

– Это еще не все, – вновь заговорила тень. – Ты вспомнил не всю свою прошлую жизнь, но лишь те ее годы, что соответствуют твоему нынешнему возрасту. Быть может, став Амеро, когда-нибудь ты пожалеешь о своей участи, и, если это сожаление овладеет тобой и заставит забыть о своих монаршьих обязанностях, колдовство утратит силу и растает как дым.

– Быть по сему, – согласился юноша. – Я принимаю и это условие как часть сделки.

Не успел он договорить, как тень, затмевавшая Канопус, уже исчезла. Звезда горела с первозданной яркостью, будто облако тьмы не закрывало его всего миг назад; и, не ощутив никакой перемены, смотревший на звезды стал не кем иным, как царем Амеро, а бедный козопас Кситра, равно как и посланец Тасайдона, и клятва, данная повелителю тьмы, изгладились из его памяти, точно дурной сон. Запустение и разруха, царившие в Шатайре, оказались не более чем фантазией какого-то сумасшедшего пророка, ибо Амеро уловил дремотный аромат душистых цветов, смешанный с благоуханием морских бальзамов, а сладкое пение лир и визгливый смех рабынь во дворце у него за спиной заглушали тихий шепот набегающих на берег волн. До него доносились мириады звуков ночного города, где пировали и веселились его подданные; и, с непонятной щемящей болью и смутным ощущением счастья отвернувшись от звезды, Амеро увидел сверкающие ворота, и окна отцовского дворца, и ослепительный свет тысяч факелов, затмивший звезды в небе над Шатайром.

Древние хроники гласят, что на правление царя Амеро пришлось много лет процветания. Мир и достаток царили в царстве Калиц; ни засуха, ни морские бури не нарушали его покой, и подвластные ему острова и далекие страны в положенный срок присылали дань. И Амеро был доволен, по-царски роскошествуя в пышно украшенных гобеленами залах дворца, наслаждаясь яствами и винами и слушая восхваления своих музыкантов, дворецких и наложниц.

Когда годы его жизни уже перевалили за середину, на Амеро время от времени стала находить пресыщенность, какая часто подстерегает баловней судьбы. В подобные минуты он удалялся от постылых развлечений двора и находил утешение в цветах, зелени и стихах древних поэтов. Таким образом он не допускал пресыщения и, поскольку обязанности правителя не слишком его обременяли, все еще находил царскую власть весьма приятной.

Но вдруг, в последнюю осень, звезды словно прогневались на Калиц. Падеж скота, болезни растений и чудовищный мор пронеслись по всему царству, точно на крыльях невидимых драконов. Морское побережье осаждали и разоряли пиратские галеры. На западе грозные банды грабителей нападали на проходящие через Калиц караваны, а на юге жестокие пустынные племена совершали набеги на приграничные деревушки. Беспорядки и смерть царили повсюду, и страна наполнилась печалью и стенаниями.

Глубока была тревога Амеро, что ни день выслушивавшего горестные жалобы. Но, не слишком искушенный в правлении огромным царством и к тому же совершенно непривычный к тяготам власти, он вынужден был искать помощи придворных, чьи советы лишь ухудшали положение. Беды страны все умножались и умножались; не встречая достойного сопротивления, дикие племена пустыни все больше смелели, а пираты, как стервятники, рыскали у берегов. Голод, засуха и мор терзали несчастную страну, и Амеро, пребывавшему в страшной растерянности, казалось, что ни одно средство уже не сможет справиться с этими напастями, а корона его превратилась в невыносимо тяжкое бремя.

Тщась забыть собственное бессилие и горькую судьбу царства, он ночи напролет предавался беспутству. Но вино больше не дарило забвения, а любовь – прежних восторгов. Он искал иных развлечений, призывая к себе все новых паяцев, шутов и скоморохов и собирая искусных музыкантов и заморских певцов. Каждый день царь обещал награду тому, кто сможет отвлечь его от забот.

Прославленные менестрели исполняли ему веселые песни и волшебные баллады былых времен; чернокожие девушки севера с янтарными браслетами на руках и ногах кружились и извивались перед ним в сладострастных плясках; трубачи дули в рога химер, играя неслыханные затейливые мелодии; дикари выбивали на барабанах из кожи людоедов тревожную дробь, а ряженые, облаченные в шкуры и чешую полумифических чудищ, застывали в гротескных позах и ползали по залам дворца. Но ничто не могло отвлечь царя от тяжких дум.

Однажды днем, когда он понуро сидел в зале аудиенций, в покои его вошел бродяга со свирелью в изношенной домотканой одежде. Глаза музыканта сияли ярко, точно угли в только что разворошенном костре, а лицо дочерна загорело под палящими лучами чужеземных солнц. Поприветствовав царя без обычного подобострастия, он представился козопасом, пришедшим в Шатайр из уединенной страны гор и долин, лежащей на закате.

– О царь, я знаю мелодии, дарующие забвение, – сказал он, – и я сыграю их тебе, хотя мне и не нужна обещанная тобой награда. А если мне случится развлечь тебя, в должное время я потребую свое вознаграждение.

– Играй же, – повелел Амеро, чувствуя пробуждение слабого интереса при смелых словах музыканта.

И загорелый пастух немедленно заиграл на тростниковой свирели мелодию, звучавшую подобно плеску вод в тихой долине и песне ветра в уединенных холмах. Нежно и звонко пела свирель о свободе, мире и забвении, царящих за безбрежным пурпуром дальних горизонтов, и рассказывала о крае, где года не мчатся с железным грохотом, но текут тихо, как благоуханный зефир, ласкающий цветочные лепестки. Где все беды и тревоги мира растворяются в безбрежных лигах тишины и бремя власти становится невесомым как пушинка. Где козопас, идущий за стадом по солнечным холмам, обретает безмятежность слаще могущества монархов.

Чарующее колдовство мелодии оплетало сердце царя Амеро. Тяготы власти, его заботы и тревоги – все унесли с собой волны Леты. Пред ним,