Ангел-мечтатель (СИ) - Буря Ирина

Ну-ну, хмыкнул Первый, сейчас сам откопаешься.

Он взгромоздился на спину упрямца — тот принципиально не шелохнулся — и забросил вперед длинный гибкий прут с привязанным к его концу оранжевым монстром — тот как раз в двух шагах от носа упрямца оказался.

Упрямец ожил, сдвинулся с места и затопал вперед, на каждом шагу вытягивая вперед шею.

А потом и вовсе на легкую трусцу перешел, когда Первый начал его пятками в бока подгонять — небось, не отвернется от приманки, чтобы за колено куснуть.

Приноровившись шевелить прутом, чтобы менять направление их движения, и устроившись покомфортнее на уютно мохнатой спине упрямца, Первый бросил миру: Ну что, съел?

Вся окружающая его растительность даже листиком не повела.

Мир зашел с другой стороны.

Когда — по примерным прикидкам Первого — они с упрямцем прошли уже полпути, над головой у них раздались странные звуки.

Слишком громкие для обычных пернатых.

Резко вскинув голову, чтобы оценить размеры очередной атаки мира, Первый увидел в густой листве одного из — судя по светлой шевелюре — детенышей Адама.

Какого именно, разбираться ему было некогда — перебираясь с ветки на ветку, тот смотрел, в основном, вверх, но Первый все же перешел в невидимое состояние.

Во избежание ненужных испытаний — их он только Адаму готов был хоть каждый день преподносить.

А потом пришлось и оранжевого монстра себе под покровы спрятать — во избежание еще менее нужных разговоров о висящих прямо в воздухе плодах земли.

Упрямец тут же снова превратился в статую.

Каковой и оставался до тех пор, пока детеныш Адама не скрылся с глаз.

И еще некоторое время после этого — для верности.

После чего Первый вернул приманку на место и послал упрямца в галоп. Но вопросы, вспыхивающие у него в голове один за другим, обгоняли упрямца — со значительным отрывом.

Кто это был?

И почему один?

Если это был старший — тот, который Чужой — Адам его, что, насовсем выгнал?

Не хватало еще, чтобы он начал по всему миру шастать!

А если это был младший — тот, который Мой — то почему его отправили за пищей одного?

Адам, что, вообще прибил Чужого?

Не хватало еще, чтобы Второй отнес акт такой вопиющей агрессии на счет влияния созданного Первым мира.

В какой-нибудь беседе с Творцом.

Глава 14.7

Ворвавшись на всем скаку в их пристанище у теплого водоема, Первый спрыгнул с упрямца и бросил оранжевого монстра Крепышу — упрямец тут же потрусил туда же.

— Это — для этого, вместо этого, — скороговоркой выпалил Первый, ткнув пальцем по очереди в упрямца, конструкцию Крепыша и скакуна.

И, не дожидаясь ответа, ринулся к имитации макета — чтобы на месте определить размеры и характер сокращения компании Адама.

Однако, застал он там ее увеличение.

Причем, сразу на двоих детенышей.

Которые были абсолютно идентичны и представляли собой точную копию … впрочем, они все там на одно лицо были.

А вот телом — они явно произошли на свет раньше, чем их с Лилит Последыш, поскольку уже шустро ползали — они определенно походили на Еву.

А почему у нас с Лилит всегда только по одному получается? — озадаченно нахмурился Первый.

Этот вопрос однозначно требовал детального изучения.

В процессе которого вскрылись обстоятельства, вынудившие его провести внеочередную ревизию состояния дел в его башне.

Двойное пополнение явно не было результатом желания Адама — в отличие от Первого, он был абсолютно равнодушен к подобиям своей пары. Не враждебен, как к Чужому, но и не благосклонен, как к Моему.

Он даже никак не называл их — употребляя обобщающее «Эти» исключительно в разговоре с Евой. Если же они приближались к нему, он только пальцем дергал в сторону, бессловесно веля Еве убрать их подальше. Она всякий раз вздрагивала и удваивала усилия, чтобы занять их чем-то на почтительном расстоянии от Адама — он даже не смотрел в их сторону.

Возможно, его раздражало, что Еве приходилось уделять им столько внимания — вместо того, чтобы приковывать его только к нему самому.

Возможно, дело было в том, что с двумя младенцами на руках Ева была абсолютно бесполезна в поисках пищи — насколько Первый понял, у нее уже даже мысли не возникало о том, что их можно оставить с Адамом.

И уж тем более о том, что он мог бы и заменить ее в сборе плодов.

Как бы там ни было, добычей пищи оставалось заниматься только Моему и Чужому.

За которой они каждый день и отправлялись.

Вдвоем.

Первый начал следовать за ними, чтобы понять, как Моему удалось оторваться от Чужого в тот раз, когда он его заметил на деревьях, и был ли тот раз единственным.

Но сначала, впервые увидев их рядом и вдалеке как от скверного нрава Адама, так и от нервной подавленности Евы, он заметил, насколько они — столь схожие внешне — отличаются.

Как один и тот же пейзаж в солнечный и пасмурный день.

Мой был неизменно жизнерадостен, приветлив и открыт. Он явно искренне хотел помочь своему спутнику преодолеть отвращение Адама — и способ сделать это казался ему простым и очевидным: нужно было всего лишь перестать быть таким замкнутым и хмурым.

Чужой тоже оживлялся рядом с ним — словно порыв ветра налетал на пасмурный пейзаж.

Короткий и резкий.

— Конечно, всегда я во всем виноват! — цедил он сквозь зубы.

— Да не виноват ты ни в чем! — взмахивал перед собой руками Мой. — Ты просто улыбайся чаще!

— Он меня ненавидит, а мне улыбаться? — набычивался Чужой.

— Да не ненавидит он тебя! — продолжал убеждать его Мой. — Ты просто всегда в стороне держишься, словно он тебе неприятен. А ты подойди, спроси у него что-то, он любит, когда его мнением интересуются — на меня же он не кидается!

— Так то — ты, — нехорошо улыбался Чужой. — Ты у него всегда в любимчиках был.

— Неужели ты не видишь? — удивлялся Мой. — Он — как водоем: отражает то, что в него заглянет. Под солнцем сверкает, под облаком тускнеет. Вон Она его боится — и он звереет, чтобы еще больше страха на нее нагнать. Ты ему хмуришься, как небо перед грозой — он тебе эту грозу и демонстрирует.

— А ты, значит, солнце? — прищуривался Чужой.

— Вот уж нет! — смеясь, пожимал плечами Мой. — Я просто показываю всем то, что хочу в ответ увидеть.

Паря над ними в невидимом состоянии, Первый только брови от изумления вскидывал.

Временами едва удерживаясь, чтобы не присвистнуть.

Чужой выражался короткими, отрывистыми фразами — как и все обитатели имитации макета. А вот в речи Моего не было и следа тех прямолинейных и беспрекословных догм, которые вбил им в головы Второй — она была несравненно богаче и ярче. В его словах слышалось глубокие раздумья, а в используемых образах просматривалась острая наблюдательность.

Мир, что ли, постарался? — задумался Первый. — Тогда в этом направлении нужно и продолжать.

И только на нем и сосредоточиться.

Но с главным посылом Моего Первый все же не согласился.

Не был Адам никаким отражением окружающего мира — скорее, в его детенышах отобразились две его собственные ипостаси. Первой, конечно, выплеснулась самая отвратительная — и воплотилась в Чужом.

Но не всегда он был бесконечно самовлюбленным эгоистом — вынужден был признать Первый, нехотя вспомнив, как еще в макете Адам таскал к ногам Лилит ворох за ворохом цветов, только лишь чтобы добиться ее ответной улыбки.

Вот эта лучшая часть Адама и сбежала от него к Моему.

Оставив после себя ностальгию по утраченной открытости чему-то большему, чем он сам, которая изредка прорывалась в абсолютно нетипичной для него привязанности только к одному из своих отпрысков.

Мой и миру явил свою ненасытную жажду всевозможных чудес — и неудивительно, что тот дал ему к ним доступ без всяких ограничений.

Летать, чтобы видеть все сразу, Мой, конечно, не умел, но он — единственный из всей компании Адама — с легкостью и удовольствием взбирался на любые деревья. Оттуда он мгновенно сбрасывал Чужому, мрачно созерцающему его проворные движения с земли, куда больше плодов, чем они когда-либо находили вместе с Евой.