Мемуары - Лени Рифеншталь

В Лондоне со мной собирался срочно переговорить мой английский издатель. В день приезда я случайно увидела фильм, снятый Би-би-си обо мне в Мюнхене. Я заранее боялась, что он меня разочарует, хотя видела, с какой симпатией ко мне относились англичане во время съемок. Но мои опасения оказались напрасны. Колин Нерс и Норман Своллоу сделали киноленту, в которой не искажено ничего и нет фальсификаций. Мои друзья и я в этот вечер были очень счастливы.

На следующий день я отправилась в издательство, где Алекс Лоу уже все приготовил для нашей работы над макетом. В офисе Тома Стейси царила самая непринужденная атмосфера. Здесь я впервые смогла увидеть, как делают макет для иллюстрированного издания — восхитительная работа. У Стейси, конечно, возникали проблемы с ее публикацией — прежде всего финансового характера. Корпоративных партнеров еще не нашли, но Стейси излучал оптимизм и надеялся, что книга выйдет через четыре месяца. Через несколько недель в Мюнхене начинались Олимпийские игры, и у меня не было ни минутки, чтобы сосредоточиться на своих «олимпийских» делах. Я должна была через три недели представить аннотации почти к сотне фотографий и написать, согласно пожеланию Стейси, новый, более научный текст. Я сильно сомневалась. Если я отказалась бы, существовала опасность, что комментарий напишет кто-то, не имеющий о нуба ни малейшего представления. И у меня не осталось выбора — во всяком случае, я не хотела собственным бездействием провалить все дело.

Олимпийские игры в Мюнхене

Точно через три недели мне удалось закончить и отослать Стейси новые тексты. Я писала их день и ночь, чувствуя себя полностью созревшей для отпуска. Олимпиада уже стучалась в двери, и не думать об этом было невозможно. Но вселяющая оптимизм телеграмма от Стейси сделала меня счастливой.

Прежде всего следовало позаботиться об удостоверении представителя прессы. Майкл Ранд еще в Лондоне рассказал, что не смог получить удостоверение фотографа в «Санди тайме мэгэзин», ему выписали одно-единственное — корреспондента. Поэтому редакция была вынуждена выпросить предназначенный для меня документ у своего конкурента — газеты «Гардиан».

Когда я собралась забрать свое удостоверение в Олимпийском организационном комитете, мне отказали. Предчувствуя недоброе, я попросила соединить меня по телефону с руководителем пресс-службы, но тот не нашел ничего другого, как сказать, что для меня его нет на месте.

Только тогда я вспомнила, что удостоверение заказано не на Лени Рифеншталь, а на Хелене Якоб, чтобы по возможности избежать отказа от немецких служб. Фамилия Якоб не была псевдонимом, как предположили тогда некоторые журналисты, это была фамилия по паспорту. Я сохранила ее после развода.

Действительно, на фамилию Якоб удостоверение нашлось. Меня лицемерно спрашивали, почему я не обратилась в немецкие спортивные организации. Возмущенная таким двуличием, я нанесла встречный удар, ответив, что мои неоднократные усилия не привели к получению даже входного билета. «И поэтому, — сказала я, — я приняла приглашение „Санди тайме“, хочу сопереживать происходящему на Играх». Вокруг меня сразу же заговорили, что я работаю на английскую газету. От атаки прессы я едва спаслась.

Мне звонили из Нью-Йорка, Парижа, Стокгольма и Рима, теперь неожиданно объявилась и немецкая пресса. Я сбежала из своей квартиры и перебралась в «Шератон». Этот интерес усилился еще и потому, что незадолго до открытия Игр мне исполнилось семьдесят лет. В тот день в кругу друзей я смотрела фильм Хедриха «Воспоминания о лете в Берлине», в котором было интервью с Иоахимом Фестом и мной. Мы сидели перед экраном как завороженные и из-за этого волнующего фильма забыли обо всем на свете.

Мои попытки получить через Олимпийский комитет удостоверение также и для Хорста ни к чему не привели. А мне требовалась помощь в работе. Удостоверение достала Моник Берлиоз, сотрудница Эвери Брэндеджа. Незадолго до начала Игр мне вновь неоднократно угрожали по телефону. Криминальная полиция предупредила, что моя жизнь в опасности. Суета этих дней и мой рабочий настрой, к счастью, не оставляли времени для грустных раздумий.

Итак, 26 августа 1972 года начались Олимпийские игры. Церемония открытия выглядела впечатляюще. Выход на стадион представителей всех наций и заключительная церемония заставили меня испытать настоящее упоение цветом. Причудливо обрамленная новая современная мюнхенская спортивная арена вызывала восторг. Какой фильм можно было бы сделать из этого спектакля! Тридцать шесть лет назад, во времена моего олимпийского фильма, еще не существовало добротной цветной пленки, мне приходилось снимать в черно-белом варианте. Мы не имели светочувствительного материала, линз, магнитных лент — тогда все это еще только предстояло осваивать.

На этот раз олимпийский фильм совместно с «Баварией» создавал американец Дэвид Уолпер,[515] один из самых успешных продюсеров документальных фильмов в мире. У него возникла оригинальная идея: ленту должны снимать десять режиссеров различных национальностей. Каждый, в зависимости от своего дарования, получает тот или иной объем работ. Мне, в частности, отводилась по его первоначальному замыслу съемка церемоний открытия и закрытия Игр. «К сожалению, — сказал он сочувственно, встретив меня тогда в Мюнхене, — из Бонна мне посоветовали отказаться от сотрудничества с вами».

В поведении официальных немецких учреждений во время Игр не было ничего нового; все, однако, проявилось в особенно грубой форме. Как обладатель олимпийского диплома по правилам МОК я могла претендовать на место на почетной трибуне, но тогда еще не знала этого. Ни одна из немецких спортивных организаций не позвала меня на праздничные мероприятия — хотя бы даже вне Игр. Тем большей была моя радость, когда меня пригласило американское посольство в мюнхенский Дом Америки. Впервые с 1936 года я встретилась там с Джесси Оуэнсом. Трогательное свидание… Оуэнс обнял и поцеловал меня. У нас наполнились слезами глаза. Некоторые гости начали аплодировать, потом все сильнее, и вскоре раздался плевал аплодисментов. Я покинула это мероприятие расстроганная.

С того момента я не могла прохлаждаться ни минуты. Я работала ежедневно с семи утра и до полуночи. Работа была трудной. Лишь немногие фотографы могли входить во внутренние помещения стадиона, но только оттуда можно было сделать действительно великолепные спортивные снимки. Однако я вместе с другими фотографами находилась в окружавшем часть стадиона рву.

Еще труднее оказалось проводить съемки тех видов спорта, которые проходили в закрытом помещении, таких, например, как гимнастика, баскетбол, велосипед, плавание, фехтование. Для этого требовалось особое удостоверение, так как мест для работы было мало. В большинстве случаев мне его не выдавали.

По вечерам я ездила в пресс-центр, где можно было проявить пленки, а Хорст после этого сразу же отвозил их в аэропорт, чтобы на следующее утро они уже оказались в Лондоне.

Я не знала, соответствуют ли снимки ожиданиям редакции, и мне стало намного легче, когда позвонил Майкл Ранд и заверил, что фотографии понравились. То, что я узнала помимо этого, меня расстроило: «Санди тайме» подверглась нападкам из-за того, что пригласила меня работать фотографом. В письме в эту газету, опубликованном ею же, британская секция Всемирного еврейского конгресса рьяно протестовала против моего с ней сотрудничества. Обоснование повторяло заявление еврейской общины в Берлине. В то время как в бывшей немецкой столице в мою защиту не выступил никто, «Санди тайме» это сделала. В ответном обращении редакции было написано:

Мы уполномочили Лени Рифеншталь выполнить для нас работу, связанную с Олимпийскими играми 1972 года, поскольку она, как доказывают только что поступившие снимки, является в этой области лучшим фотографом в мире.

Лени Рифеншталь дважды проверена немецкими судами и оправдана. Прежняя ее связь с нацистской партией не может являться причиной постоянного бойкота ее работы, иначе теле- и кинокомпании никогда больше не показали бы ее классические фильмы об Олимпиаде 1936 года. В действительности же их демонстрируют все время.

Когда пять лет тому назад мы опубликовали в «Санди тайме» ее блистательные фотографии племени нуба, не поступила ни одна официальная жалоба. Мы сопереживаем Лени Рифеншталь и не верим, что за всеми этими нападками есть хоть что-то вразумительное.

Это признание стало для меня стимулом. Я не должна разочаровать редакцию! В то же время получить хорошие фотографии оказалось ужасно трудно. Борьба фотографов за удостоверения и удобные места была убийственной. Часто я часами сидела на корточках на полу в спортивном манеже, чтобы сделать всего пару оригинальных снимков.