Лёд - Яцек Дукай

— Вон оно что! — просопел он. — Вон что вытворяете, только глаза отведу! Думаете, не запишу? Ну, погодите!

— Да пишите, чего желаете. Гаспадин Герославский…

— Это чье дело? Чья тут ответственность, а?!

Худой только пожал плечами.

Я-оно водило взглядом от одного к другому. Чем сильнее «бульдог» надувался и набухал бешенством, тем более блондин с почерневшими зубами успокаивался, утихал и, казалось, терял интерес ко всему событию; под конец, странным образом дернувшись, он отставил графин и отвернулся спиной, глядя через окно на небо-цветные купола собора.

— Идите со мной! — скомандовал старший чиновник. — Вещи забирайте с собой. Полномочный комиссар Шембух Иван Драгустинович. Почему вы не явились, когда вам было приказано?

— Я ожидал в секретариате, думал…

— Так долго?

Я-оно спрятало бумаги под тулуп. Шембух — настоящий Шембух — повел назад, через секретариат и предбанник секретариата, в свой кабинет. Здесь окна тоже выходили на монументальную церковь. Над двумя рабочими столами с ровнехонько уложенными бумагами склонился толстый татарин. Шембух прогнал его жестом руки. После чего указал на стул, предназначенный для просителей. Уселось. Хозяин, встав за столом, энергичным рывком открыл толстую папку и скрестил руки на груди.

— Десять двадцать восемь, — сообщил он, глянув на настенные часы. — По вашей причине я потерял добрые четверть часа, прежде чем вас вообще увидел; а перед тем потерял несколько недель.

— Я болел.

— Тогда следовало явиться и представить врачебную справку, — рявкнул Шембух через стол.

— Но ведь Зимняя железная дорога стоит, так что…

— А какое вам дело до той или иной дороги? Ваше собачье дело: явиться, доложиться и ждать приказа!

— Я не…

— Без разрешения Иркутск не покидать. Покажите паспорт. Ну, давайте! — Он развернул документ, глянул, фыркнул и бросил в ящик стола, после чего задвинул его коленом: грохнуло как из пушки, чернильницы подпрыгнули на столешнице, какая-то ручка скатилась на пол. — Михаил выпишет вам вид на жительство. И будете докладываться регулярно, и ждать приказа, понятно!? Понятно?!

— Да.

— Где вы… ага, у земляка, на Цветистой. Короче, там и сидите. Ладно. — Он упал в кресло. — Башка трещит. — Вынул хрустальный флакон с темной жидкостью, из которого капнул пару капель на высунутый язык. — Уффф! — весь затрясся. — Ладно. Теперь говорите. Что вам известно о Филиппе Филипповиче? Где он шатается? Что знаете про его мартыновцев?

— Ничего. Прошу прощения, но может ли Ваше благородие сказать мне, для чего, собственно, я нужен? В Варшаве мне сообщили, что я должен с ним поговорить, то есть, с отцом; но, как сейчас вы мне говорите, будто бы я должен ждать, неизвестно даже, до какого времени, а я ведь… — Я-оно постепенно замолкало, в конце концов, умолкнув совершенно; дело в том, что Шембух не перебивал и вообще не реагировал, а только сидел за своим столом с бульдожьей мордой, лапами, положенными плоско перед собой, и с бешеным взглядом, нацеленным точно в стул посетителя. Блрумм, блрумм, дрожали стекла. Я-оно стиснуло колени руками.

— За идиота! — внезапно, без какого-либо предупреждения, заорал Шембух, не изменив позы, только раскрыв пасть, так что брыжи затряслись, словно у индюка. — За последнего дурака! Что! Как посмел! Говноед наглый! Пашел вон! Выродок блядский! Шуточки еще…! Прочь! Прочь! — При этом он брызгал черной слюной, тьмечь под кожей ходила пятнами-мозаикой более темной крови.

Я-оно не спеша поднялось, прижимая к груди тулуп, завернутый на трости и на руке с бумагами.

— Деньги я вернул, — сказало, четко выделяя каждое слово. — Арестуйте меня, если желаете. Первым же Экспрессом я возвращаюсь в Европу. Прощайте.

Повернулось и вышло из кабинета комиссара Шембуха и, переступив порог, тут же подумало, что, конечно же, ни в какое Королевство возвращаться нельзя — нужно оставаться, спасать отца. Тяжело уселось на скамье перед столом секретаря. Выехать не удастся, тем более, Экспрессом: без паспорта даже не купишь билета. Застряло в этом Иркутске. Так что, поджать хвост, поползти назад, попросить прощения у Шембуха? Горячая флегма стыда подошла уже к горлу, выше, выше, залила рот, еще выше, теперь вытекает из под стиснутых век. Даже барабанов не слышно, только бухание крови.

— …слишком долго.

— Не понял, — открыло я-оно глаза.

Татарин конфиденциально склонился над крышкой стола, светени стекли на грудь его белой сорочки.

— Вы не бойтесь, — тихо шепнул тот, — он ничего не может вам сделать; Шульц уже обо всем знает, он отказался посетить Победоносцева, послал казаков, теперь должен вести переговоры.

— Что? С кем?

Толстяк тихонько захихикал.

— С лютами.

Из кабинета комиссара донесся шум, и секретарь снова съежился над бумагами. Я-оно заговаривало с ним еще раз и другой, но тот уже ничего не сказал, только подсунул, осторожненько приложив большую печать, документ на право трехмесячного пребывания в иркутском генерал-губернаторстве. Больше он даже не поднял глаз. Спрятало бумагу вместе с бумагами худого чиновника, буркнуло что-то в знак благодарности и вышло, даже не оглянувшись.

Так закончился первый визит в иркутском представительстве Министерства Зимы.

Вернувшись домой, уселось над картами Дорог Мамонтов и копиями министерских рапортов. Дети отправились с пани Галиной на каток под Звездочку на Иркуте, панна Марта отсыпала ночную мигрень, старая Белицкая сидела внизу, на кухне. Слуга принес кофе на молоке и вчерашний холодный пирог-крошку. С пирогом и кофе, за тяжелым дубовым столом, недавно натертым воском, в белом свете, у окна, наполовину залепленного снегом — я-оно вступило на Дороги Мамонтов.

Наиболее главная карта, носящая печать — как предназначенная только лишь для внутреннего употребления — перепечатка из Гляциометрического Атласа Сибирхожето (Карта Льда 1923), охватывала все иркутское генерал-губернаторство, земли до Северного Ледовитого океана на севере, до китайской границы на юге, и еще часть амурского генерал-губернаторства на востоке. Место удара Льда возле Подкаменной Тунгуски было указано пятиконечной звездой. Карта была описана тройной легендой: первая, о самих Дорогах Мамонтов; вторая, о геокриологических фронтах, третья, об открытых залежах переохлажденных ископаемых.

…Дороги Мамонтов пересекали Азию сеткой подповерхностных жил, в системе которой, несмотря на попытки глядеть на карту издалека и вблизи, и через лупу, не удавалось обнаружить каких-либо существенных регулярностей. Быть может, геологам и легче заметить в этом какой-то порядок, возможно, здесь имеются какие-то зависимости между скальными образованиями, типом основания, историей земной коры. Имелись территории, на сотни верст вдоль и поперек, которые не пересекались какой-либо из Дорог; но были и такие — к примеру, Прибайкальский Край — где густоту более тонких и толстых линий невозможно было разобрать без увеличительного стекла. Где-то Дороги проходили параллельно одна другой; в других местах — пересекались, словно улицы в городе, то есть, в этом они не были похожи на реки. Тем не менее, я-оно сделало кое-какие наблюдения. У этой сети не имелось какого-либо явного центра; наверняка во всей этой структуре место удара Льда, расположенное посреди громадных белых пятен, ничем особенным не выделялось. Не всегда, но довольно часто, Дороги Мамонтов проходили в соответствии с руслами ближайших рек. Ни одна из Дорог не проходила под Байкалом.