Повести моей жизни. Том 2 - Николай Морозов

— Деньги у меня взял предыдущий конвой, — говорю я им. — Не предупредили о моем отъезде и жену, хотевшую ехать в одном поезде со мною. Она накупила бы нам всяких припасов. Поэтому угощаю вас тем единственным, чего у меня достаточно, — чаем. 

Они не отказались, и наши отношения с момента общего чаепития стали доверчивее. 

На склоне дня, когда нам оставалось лишь несколько часов до Киева, где должен был принять меня другой конвой, они убедились наконец, что я совсем не собираюсь бежать. От такой неожиданной для них новости они даже совсем развеселились и, выспавшись, по очереди начали по-своему шутить и паясничать друг с другом. 

Особенно отличались этим один худощавый солдат, бывший портной, и наш старший конвойный, державший себя с остальными совершенно по-товарищески. 

Когда один из них купил в этот день на общий счет небольшую бутылку водки и предложил старшему «как начальнику» разделить, тот налил сначала им всем и умышленно оставил себе почти вдвое меньшую долю. Все четверо выпили свои доли, плюнули на пол и принялись закусывать взятыми с собой еще в Одессе ситным хлебом и колбасой. 

С этого момента веселье их достигло наивысшей степени. Конвойный из портных попросил у меня мою соломенную шляпу и, надев ее задом наперед на самый затылок, начал рассказывать смешные, по его мнению, анекдоты. Часть этих анекдотов была неприличного содержания, и он иллюстрировал их несколькими неприличными же фотографиями, вынутыми из кармана. Другие рассказы были бессодержательны по существу, но соль их состояла в подражании говору украинцев и евреев, причем ломание слов вызывало у его компаньонов еще большие взрывы хохота, чем неприличные анекдоты, очевидно, слышанные уже не раз. 

Затем началась дуэль словесного остроумия между портным и старшим, тоже с коверканием слов на украинский лад. 

— Ось, ось, дiдко! — воскликнул бывший портной. — Дивуйся, ось iде моя жiнка! 

И он показал на молодую барышню, идущую по деревне за полотном дороги. 

— Вре, вре! — отвечал ему старший. — Се моя жiнка, а твоя вон-то iде! 

— Вре! Се твоя жiнка, а моя вóна! — парировал тот. 

— Не! Се моя! 

И они, не будучи в состоянии придумать чего-либо нового, повторяли эти два ответа друг другу без конца. 

Потом портной начал изображать украинца и упрекать старшего, будто тот ворует у него овощи. 

Старший отвечал: 

— Так тобi i надо! I всяку ночь буду воровати! 

— Не будешь! 

— Буду! 

— Не будешь! 

— Буду! 

Портной выхватил из кобуры свой револьвер и, прицелившись в него, крикнул: 

— Так от тобi! 

Тот выхватил свой револьвер и, нацелившись в портного, тоже крикнул: 

— А от тобi! 

Оба начали бегать, повторяя свои крики, кругом по свободной части нашего отделения, делая вид, что пускают друг в друга заряд за зарядом. 

Мне стало неловко. Вдруг кто-нибудь нечаянно нажмет спуск — ведь убьет человека наповал. А потом, подумалось мне, чтоб избавиться от уголовного наказания, сговорятся все и скажут, что это я вырвал у него оружие и застрелил, пытаясь бежать. 

— Смотрите, как бы револьвер не выстрелил! — сказал я им. 

— Нет! — обратился ко мне, смеясь, конвойный-портной. — У нас безопасные револьверы системы Нагана. У них для выстрела каждый раз надо особо взводить курок. 

Однако оба вложили оружие в кобуры и возобновили словесную перепалку и неприличные анекдоты. 

Наступил вечер. Вдали показались пригородные фонари Киева, и мы начали приготовляться к высадке. Еще ранее того я отбил спинкой своей сапожной щетки комья грязи с моих штиблет и обломал пальцами кору со штанов и брызги с пиджака. Только теперь сукно настолько подсохло, что его можно было почистить, не размазывая въевшейся в него сырой земли. Я это и сделал, и даже довольно удачно. Но, когда дело дошло до обуви, я остановился в полном затруднении. Дело в том, что конвой в Одессе разрешил мне положить в мой мешочек только щетки для платья и сапог, но решительно отказал мне взять с собой коробочку с ваксой. 

«Как тут быть?» — думал я, печально поглядывая на свои штиблеты «земляного цвета». 

Меня вывел из затруднения один из моих конвойных, который, увидев пятно грязи на своих еще с утра вычищенных сапогах, наплевал на него и размазал своей сапожной щеткой. Немедленно я сделал то же самое и, натерев сапоги мои усердно щеткой, убедился, к великому удовольствию, что они стали как свежевычищенные. В результате оказалось, что в тот самый момент, как поезд стал подходить к вокзалу, я вновь принял вид путешествующего туриста и в таком виде был выведен из вагона на платформу с мешком в одной руке и чайником в другой. 

Там встретил меня уже заранее предупрежденный местный конвойный офицер. Он любезно раскланялся со мной и, вместо того чтобы приказать вести меня на ночь в тюрьму, сказал: 

— Вам придется подождать здесь, на вокзале, до двенадцати часов ночи. Раньше нет поезда в Витебск. 

— Разве меня не поведут в тюрьму ночевать? 

— Ни в каком случае. Вас должны спешно отправить в распоряжение витебского губернатора. 

Меня отвели в залу третьего класса и посадили в стороне, окружив новыми конвойными, так как прежние, передав меня под расписку, пошли ночевать в казармы. Какой-то молодой господин, проходя мимо, взглянул на меня и громко сказал своей даме: 

— Ведь это Морозов. 

Они остановились, посмотрели на меня несколько секунд и спешно пошли в соседнее помещение, соединяющее третий класс с первым и вторым. 

Через минуту небольшие группы прилично одетой публики, появляясь с платформы и из зала первого и второго классов, стали беспрестанно проходить мимо нас взад и вперед, молча и подолгу поглядывая на меня. Наконец в некотором отдалении собралась целая толпа мужчин и женщин, уже остановившихся и молча смотревших на меня. 

— Да вас тут знает половина Киева! — сказал, возвращаясь, уходивший на время мой новый старший конвойный. 

Это был молодой человек франтоватого и независимого вида. 

— Да! — отвечаю. — Ведь я здесь два раза читал публичные лекции при большом стечении народа. 

— Как же, я слышал. В прошлом году вы читали здесь о воздухоплавании, только мне не удалось быть на вашей лекции из-за отъезда по службе. Но лучше пойдемте отсюда. Здесь собирается большая толпа, неудобно оставаться. 

Захватив снова свой мешок и чайник, я пошел, прощаясь взглядом с публикой, пришедшей посмотреть на меня в моей возобновленной роли важного политического преступника.