Однажды орел… - Энтон Майрер

— А как с мостом через Ланобу? Он еще не взят?

— Думаю, что нет, сэр.

— Мы должны переправиться там, вы же знаете. Мост имеет решающее значение. Продолжайте энергично наступать. Что слышно о батальоне Гроссинга? Взял он высоту триста семь?

— Я жду этого сообщения с минуты на минуту, сэр. Сегодня утром он был вполне уверен, что возьмет. Я сейчас же проверю, если вам угодно.

— Хорошо. Продолжайте наступать, Арчибальд. Попытайтесь обойти с запада излучину реки Лагуак. — Он назвал координаты общего направления наступления, которые отлично помнил наизусть. — Это запасный вариант, о котором мы говорили. Поддерживайте максимальное давление в районе горного хребта.

— Есть, генерал. Будет исполнено. Японцы ожесточенно дерутся за Нокюет. Мы несем тяжелые потери…

— Я знаю. Поддерживайте в частях наступательный порыв. Сейчас важнее всего время. Мы должны взять этот аэродром к полудню завтрашнего дня.

— Есть, сэр. Мы делаем все, что в наших силах. Мессенджейл положил трубку и, откинувшись на спинку своего вращающегося кресла, закрыл глаза.

— Взяли они горный хребет «Д», генерал? — спросил Райтауэр.

Мессенджейл покачал головой.

— Пока еще нет. От «Кортика» поступило что-нибудь?

— Ничего, после первого донесения в одиннадцать ноль-ноль, сэр.

— Понятно.

Мессенджейла вдруг охватили раздражение и подавленность. Большая карта с ее аккуратными нитями линий и условными обозначениями издевательски насмехались над ним. Она обманывала, она не говорила о том, что происходит в действительности и вообще ни о чем не говорила. Можно рвать и метать, вытряхивать душу из командиров дивизий и полков, следить за действиями по наведению мостов и материальному снабжению, оказывать доверие или угрожать наказаниями; можно приказывать и даже изредка сталкивать людей лбами или сидеть в этой парилке, получать донесения и отмечать происходящие изменения; однако все это вовсе не обеспечивает возможности уверенно знать, что же произошло и происходит в действительности. Люди лгут тебе: они говорят, что они думают о том, что произошло, как Райтауэр, или, как Свонсон, говорят то, что по их мнению, ты хочешь услышать. То ли от страха, то ли в замешательстве, то ли из подхалимства или чувства вины, то ли в порыве тщеславия они сочиняют ложные версии о реальной обстановке и событиях, которые разыгрываются в зарослях пропитанного влагой и миазмами леса, в оврагах и в траве, что в рост человека. А ты сидишь и пытаешься соткать из этой причудливой путаницы доступную пониманию картину, которая позволила бы тебе работать…

Он встал и начал прохаживаться взад и вперед, размышляя над докладом летчика. О чем они сигналили ему? Рейна-Бланка! Этот небольшой городок с белой цитаделью в восточном стиле, город из экзотической мечты, расположен на высокой зеленой равнине в двадцати пяти милях отсюда. До войны ему приходилось прогуливаться по его многолюдным улицам, любуясь невероятным смешением туземных лиц (моро, сулу, тагалы, байао, самалы), гордыми лицами испанцев, девушками в развевающихся юбках, красивым парком с его мозаичным фонтаном и порхающими по деревьям птицами. Город одновременно и притягивал и отталкивал его — как все на этих бесстыдно чувственных островах. Невысокие, но мускулистые мужчины с их вечным смехом и пением; женщины с их стремительным взглядом на вас, таким загадочным и шаловливым; дети — они были, как и везде, — своевольные, капризные, упрямые, забавные и обаятельные. Однажды, еще там, в Гарфилде, Асунта не пришла во время, чтобы успеть приготовить обед, к которому ожидались важные гости. Опоздала настолько, что предпринять что-нибудь было почти невозможно, и Мессенджейл сильно отругал ее. «Ах, боже мой, но, сэр, — оправдывалась она, — я была на мессе в церкви Малате, на мессе в память моей матери». «Нет, — сердито сказал он тогда, схватив ее за руку, — я важнее чем месса. Понятно тебе?» «Ах, сэр!» Какой странный взгляд бросила она на него! А затем к нему подошла Эмили и сказала: «Нет. Ты не важнее мессы, Котни. Когда-нибудь ты можешь стать таким, но сейчас — нет». И улыбнулась своей простой, неестественной, чисто бостонской улыбкой, которая всегда приводила его в бешенство. Затем повернулась и ушла. Ушла к своим макам и мандрагорам, к своим усыпляющим сиропам, в свой мир, который так много лет был ее утешением и прибежищем.

Теперь же — и это любопытно, так как он никак не мог отыскать какой-либо побудительной причины, — она очень изменилась. Ее письма стали серьезными и содержательными, а мысли упорядоченными и бодрыми. Она занялась работой в организации культурно-бытового обслуживания войск и в солдатских клубах. И — что было чрезвычайно удивительно — даже выступала на собраниях, агитируя подписываться на военные займы. По-видимому, она стала весьма сведующей, так как он получал восторженные письма от дядюшки Шюлера и офицеров, которые еще служат в оперативном управлении. Какая досада! Почему она не могла стать такой раньше, когда это могло бы так помочь его карьере? Впрочем, надо быть благодарным за помощь в малом, так же как и в большом. Ее деятельность бесспорно приносит ему теперь немалую пользу: публичное упоминание его имени не может не явиться существенным дополнением к периодическим коммюнике, в которых он начал занимать видное место… Тем не менее все это почему-то беспокоило его, будто именно. его отсутствие освободило ее от пристрастия к снотворным средствам. И еще одно, почти столь же неприятное: ей удалось добиться этого возрождения без его помощи, почти вопреки ему. Ей удалось, по-видимому, установить более хорошие отношения и с Джинни, которая жила вместе с двумя другими девушками в Нью-Йорке. Письма дочери, нечастые и короткие, свидетельствовали о рассеянном, бурном образе жизни и серьезном недостатке контроля…

— Лайал, — позвал он неожиданно.

— Да, сэр? — Круглолицый, с полными щеками, Райтауэр уставился на него большими голубыми глазами. Инфантильное выжидание, будто надеется получить бутылочку с молочком. Исключительно прозаичный, бескрылый ум, неспособный к творческим взлетам, но изумительная память и может горы своротить. И чрезвычайно предан, а это крайне важно.

— Лайал, в каком состоянии шоссейная дорога на Рейна-Бланку?

Начальник штаба поджал губы.

— Великолепная дорога, генерал. Хорошее покрытие, двустороннее движение, отличные обочины. Японцы поддерживали ее в довольно хорошем состоянии. На ней, вероятно, есть несколько неважных участков — воронки от бомб и тому подобное, а так — первоклассная дорога.

— Протяженность несколько более шестнадцати миль, да?

— Так точно, сэр. Шестнадцать и две десятых.

— А остальная часть покрыта коралловой и известняковой щебенкой?

— Да, сэр.

— Интересно… Интересно, а не может ли танковый батальон прорваться через Аполете и внезапной атакой захватить этот город?

— Захватить Рейна-Бланку? Конечно, сэр. Я думаю, может…

Младенчески голубые глазки Райтауэра смотрели с беспокойством. Мессенджейл знал, о чем тот думал: танковая колонна застрянет там, в городе, а тем временем японские резервы, находящиеся вокруг недостроенной взлетно-посадочной полосы и к югу от города, перегруппируются, атакуют и уничтожат их. Но он больше ничего не сказал. Улыбнувшись, отвел глаза в сторону.

Чтобы занять город, необходимо нанести быстрый и сильный удар. Японцы наверняка взорвут город, если у них будет время: не в их правилах по каким бы то ни было причинам объявлять города открытыми, тем более что этот город находится на возвышенности и прикрыт с фланга рекой, а это создает хорошие возможности для обороны.

Мессенджейл взглянул на берег, где по изрытой земле, как жуки, ползали машины и, как муравьи, копошились люди. Их крики едва доносились сюда. За этой охваченной лихорадочной деятельностью полосой берега лежали гладкие темные воды моря Сулу, где, покачиваясь, стояли на якорях транспорты, с которых выгружались запасы снабжения.

Макартуру ни за что не удастся взять Манилу неразрушенной: расстояния слишком велики, подходы по долине от залива Лингаен слишком тернисты, японцы слишком мстительны и окончательно выжили из ума… Таким образом, Рейна-Бланка станет первым важнейшим городом на Филиппинах, который будет освобожден. И островитяне никогда не забудут этого. Их признательность будет безграничной. Фокус! Этот город станет фокусом всей кампании, сверкающей кульминацией. Ни один город на Тихом океане еще не был возвращен невредимым. На Новой Гвинее и Соломоновых островах не осталось ничего, кроме жалких деревень с хижинами из пальмовых листьев. Гарапан и Аганья разрушены военно-морским флотом до неузнаваемости, японцы сожгли Таклобан. О взятии неразрушенного города заговорили бы газетные заголовки в Штатах. А почему бы и нет?… Сейчас, когда Паттон и Ходжес застряли в Вогезах и на итальянском фронте мертвое затишье?… Да, неплохо было бы…