Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 1. 1905–1941 гг. - Виктор Петелин

Спектакль, осуществленный под непосредственным руководством Владимира Ивановича Немировича-Данченко1, меня обрадовал своей высокой сценической культурой.

Меньшие размеры сценической площадки в театре имени Немировича-Данченко способствовали тому, что весь спектакль стал более сжатым, более четким, более реалистичным, более доказательным, чем спектакль в Большом театре. Большая площадка с огромным количеством исполнителей рассеивает внимание зрителя, мешает получению целостного впечатления. Наиболее сильное впечатление на меня произвели в постановке театра им. Немировича-Данченко сцена с сумасшедшим в третьем акте и финальная сцена этого же действия – отъезд казаков на крышах вагонов на родину. Первая сцена свидетельствует о том, что и постановщик и актеры-исполнители ставили перед собой не только зрелищные и вокальные задачи, но и сумели психологически раскрыть содержание отдельных образов и всей создавшейся в ту пору исторической ситуации.

Заключительная сцена третьего акта разработана с большим режиссерским мастерством. Казаки в момент демобилизации показаны не дикой массой, стихийно рвущейся к своим домашним очагам, а частью вооруженного народа, превратившего войну империалистическую в войну гражданскую.

Интересной мне кажется работа художника Волкова. Ему удалось воссоздать на сценической площадке свежий и впечатляющий колорит донского пейзажа, правильно передать местами черты казацкого быта. К сожалению, я этого не могу сказать о мелодиях и плясках в некоторых массовых сценах спектакля. Сцена свадьбы (первый акт) с этой точки зрения буквально меня огорчила. Артистки совсем не умеют носить одежды донских казачек. Совершенно некстати и без всякого чувства меры они трясут во время плясок подолами юбок, очевидно, в погоне за мнимым этнографическим эффектом. Подлинные казачки к этому жесту во время пляски прибегают очень редко и чрезвычайно умеренно. Впрочем, в этом грехе – совершенного неумения передать характер и подлинный колорит казачьих плясок и песен – повинны также и актеры и актрисы Большого театра. И вообще все мелодии и пляски в спектаклях ничего общего не имеют с плясками и песнями донских казаков.

Есть в спектакле и еще несколько погрешностей незначительных, но все же досадных на фоне удачных в общем сцен. Например, в первой сцене второго акта Аксинья развешивает на плетне сухой бредень. Это неверно: сушат бредень, вытащенный из воды.

Я не могу входить в подробную оценку вокального исполнения отдельных ролей. Это дело более компетентных специалистов. Но и здесь я, за исключением отдельных моментов, почувствовал большую работу всего театрального коллектива.

В гостях у М. Шолохова

<Делегация читателей из г. Серафимович>

Из станицы Вешенской в Серафимович вернулась делегация читателей Шолохова, которая ездила приглашать писателя принять участие в литературном вечере, посвященном его творчеству. Руководитель делегации тов. Моисеев рассказал нашему корреспонденту следующее:

– Приехали мы в тот момент, когда писатель отдыхал. Жена его тепло встретила нас. Вскоре пришел и М. Шолохов.

Большая и беспрерывная творческая работа мешает тов. Шолохову выезжать куда бы то ни было. Он имеет приглашения со всех концов Советского Союза. Во время нашего пребывания в станице Вешенской т. Шолохова приглашали в Харьков, Владивосток, Тифлис и другие места.

– Сейчас приехать к вам не могу, – сказал писатель. – Литературный вечер проводите. Пусть читатели поругают меня. Но как только немного освобожусь, обязательно приеду.

– Как скоро это будет? – спросили делегаты.

– Четвертую книгу «Тихого Дона» я закончу этой осенью, а «Поднятую целину», вероятно, к весне 1937 года. Тогда я приеду.

Тов. Шолохов увлекательно рассказывает о своей работе, о встречах с писателями.

М. Шолохов интересовался жизнью в городе Серафимовиче, работой колхозов и здоровьем А.С. Серафимовича. В беседе он много говорил о своих поездках по Советскому Союзу и за границу (СталТАСС).

И. Дзержинский

Встречи с Михаилом Шолоховым

«Тихий Дон» и «Поднятая целина» Михаила Шолохова стали любимыми книгами советского народа. Эти произведения вдохновили меня на создание двух опер. В процессе работы над оперой «Тихий Дон» я несколько раз порывался познакомиться с Михаилом Александровичем, рассказать ему о своем замысле, что-либо поиграть из музыки… Но каждый раз откладывал свое намерение – боялся, как бы знаменитый писатель не наложил авторского вето на творческий замысел никому неведомого композитора. Ведь либретто оперы значительно отличалось от романа: переделан был финал, опущены некоторые персонажи и т. д. Все это тревожило меня, заставляя оттягивать день знакомства.

Но, когда клавир оперы был готов, я, наконец, решился. Встреча произошла в гостинице «Националь» во время одного из приездов Михаила Александровича в Москву1.

Радушно, просто, без всяких «церемоний» встретил меня невысокого роста человек в полувоенном костюме (гимнастерка, галифе, мягкие сапоги), мало похожий на свой известный фотопортрет вполоборота, с «кубанкой» на голове. Высокий лоб, смеющиеся умные глаза, крупный нос с горбинкой; речь неторопливая, уверенная, порой нарочито грубоватая – все в нем говорило о сильной воле. В походке и жестах, в манере разговаривать чувствовался большой жизнелюб.

Я сыграл и спел ему всю оперу, пользуясь довольно-таки плохоньким пианино. Когда я кончил, наступила обычная в таких случаях томительная пауза. К моему удовольствию, она была непродолжительной, так как Михаил Александрович прервал ее приглашением к столу.

Вначале разговор шел на посторонние темы. Но я сгорал от любопытства узнать мнение М. Шолохова о своей работе и решился задать вопрос:

– Вы не очень сердиты на меня и либреттиста за наши изменения в романе?2

– А мне какое дело? – удивленно возразил Шолохов. И, немного подумав, продолжал, временами переходя на «ты»:

– Мой роман – это мой роман. А твоя опера – это твоя опера. Я, конечно, рад, что мой роман породил оперу. А насчет того, что вы там использовали и чего не использовали, – это меня не касается. Это твое хозяйство. Ты и в ответе за него перед народом…

Такая постановка вопроса для меня была несколько неожиданной, но вполне меня устраивала. Тем не менее к концу обеда завязался между нами спор. Предметом спора оказалось не либретто оперы, как я мог предполагать ранее, а сама музыка.

Михаил Александрович горячо доказывал, что в оперу необходимо ввести подлинные казачьи донские песни, по возможности не видоизменяя их: