Емельян Пугачев, т.1 - Вячеслав Шишков

3

Сержант Николаев ушел от Пустобаева в кусты, сидел в укрытии, вновь и вновь перечитывал Дашино письмо. Вдруг ветви зашуршали, сержант суетливо сунул письмо в карман.

— А, барчук, влопался? — захохотал выросший пред ним Митька Лысов. Сутулый, небольшой, брюхатенький, личико треугольником, лисьи глаза ядовито прищурены. — Так-так-так… А ведь я знаю, сволочь ты этакая, ведь ты стрекача хочешь задать, да прямо к Рейнсдорпу; о-так, о-так, ваше превосходительство, у Пугача, у кровопивца, войска три тысячи, сто пушек, и все такое…

— Чего ты зря ума плетешь, Лысов?

— А-а-а, не по носу табак? Да меня, брат, не проведешь! Ведь ты батюшку-то и верно за Пугача считаешь. Хоть и втерся к нему, сволочь этакая, а…

— Как смеешь меня, сержанта, сволочить?!

— Ха! Сержант… Ты сержант, а я полковник… Встать, паскуда дворянская, раз с тобой полковник говорит! — и подвыпивший Лысов выхватил саблю.

Николаев вскочил на ноги.

— Напрасно вы, господин полковник, обижаете меня, — со злобной дрожью в голосе сказал сержант. — Я не втирался к государю, а он сам меня завсегда зовет. Вот и присягу писать велел. Я государю рад стараться…

— И без тебя старателей сколь хошь… А вот ты, дворянчик, ластишься к Пугачу… то бишь, к государю, и нас, простых людишек, не дворянского роду, оттираешь от пресветлых его очей… Сма-а-атри, брат! — и Лысов, перекосив рот, погрозил сержанту пальцем. — А ну-ка, вывертывай карманы, сволочь! — Митька Лысов шагнул к переставшему дышать сержанту. «Письмо… Пропала моя голова… Петля будет», — стегнуло черным светом в голове обомлевшего молодого человека.

И только лишь Лысов руку протянул, чтоб выудить из кармана Николаева губительную бумажку, как раздались сразу три-четыре голоса:

— Николаев! Николаев!.. Где ты, черт?.. Государь тебя кличет. Эй!

Чудом спасшийся Николаев, как птица под выстрелом, сорвался с места и понесся к палатке Пугачева.

— Стой, стой! — орал ему вдогонку Митька Лысов.

Но длинноногий сержант несся чрез кусты, чрез поле, как волк от охотника. По пути на миг остановился у забытого костра, с сердечной болью бросил в пламя Дашино письмо — и дальше.

— Вот что, друг, — сказал Пугачев вошедшему в палатку Николаеву. — Чтоб наутро были здесь поп да татарский мулла: верных мне каргалинских татар да сакмарских казаков к присяге приведем. Да покличь-ка сюда этого безносого… как его… рваные ноздри… Пущай придет.

— Слушаюсь, — сказал Николаев, повернулся по-военному налево кругом и… лицом к лицу столкнулся с ворвавшимся в палатку Митькой Лысовым.

— Стой, стой, изменник! — схватил он Николаева в охапку. — Надежа-государь, прикажи обыскать его, у него, у дворянской сучки, в кармане подметные письма от Симонова… Сам видел…

Николаев рванулся, оттолкнул нахрапистого Митьку и бодрым голосом сказал:

— Ваше величество, этот человек спьяну поклеп возводит на меня…

— Выворачивай карманы, сволочь! — закричал Митька.

— Брось орать, Лысов, — сказал хмуро Пугачев.

— Ваше величество, вот я весь перед вами, — уверенно проговорил Николаев. — Прикажите со всем тщанием обыскать меня на ваших глазах. И ежели что найдется, снимите с меня голову. А ежели ничего не сыщется, защитите меня…

Пугачев пристально посмотрел в его простое, открытое лицо и сказал тихо:

— Иди, Николаев. Верю тебе и всякое бережение к тебе держать буду.

Тогда Митька Лысов, встряхивая локтями и чуть не замахиваясь на Пугачева, дико закричал:

— Вот так царь, ну и царь у нас!.. Дворянчику верит, а мне веры нет… Ха-ха…

Пугачев прищурил на Митьку правый газ и ударил в ладони. Вбежавшему увешанному кривыми ножами широкоплечему Идыркею сказал:

— Возьми-ка полковника за шиворот да выведи. Во хмелю он.

Николаев шел за Хлопушей с чувством радостного облегчения. И уже в который раз вновь и вновь давал себе слово верой и правдой служить человеку, назвавшемуся государем. «Только одно добро от него вижу для себя, одну милость, — растроганно думал он. — И, кто его знает, ежели рассказать бы ему про мою любовь к Дашеньке, может, и отпустил бы он меня на волю…»

Вместе с приведенным в царскую палатку Хлопушей пришли атаман Овчинников, полковник Творогов, секретарь Ваня Почиталин.

Пугачев был в цветном персидском халате с желтыми золотистыми шнурами. Темные и густые, зачесанные наперед волосы закрывали ему выпуклый лоб. Он сидел, все стояли.

— Оправдываться припожаловал? — спросил Пугачев Хлопушу и, оглядывая его изуродованное лицо, стал прикрывать то правый, то левый глаз. — Поди, много ты на своем веку обедокурил? Ну-ка, сказывай, кто ты, кем подослан и с какой целию? Не оправдаешься — очам твоим защуриться придется.

— Я оренбургский ссыльный, каторжник, — сказал верзила, он уже без наглости, а почтительно и прямо смотрел на Пугачева. — Зовусь Хлопушей, а по паспорту — Соколов, сам из простонародья. На уральских заводах середь работных людей бывал. Оренбургский губернатор снял с моих рук-ног железища и послал меня в твою толпу, чтобы людям твоим и тебе передать пакеты, а что да что в тех пакетах, мне неведомо.

— Зато мне ведомо, — тихо произнес Пугачев. — Сказывай дальше!

— И губернаторишко велел еще мутить твою толпу, чтобы людишки твои изловили бы тебя, батюшка, да притащили бы к нему, к этому самому Рейнсдорпу. Еще приказано было, чтобы порох у тебя спортить, а пушки заклепать. — Он говорил внатуг, с остановками, гукающим гнусавым голосом, моргая бровями.

— Ну вот, лови меня, ежели тебе велено, да тащи к Рейнсдорпу, — сказал Пугачев так же тихо, но глаза его воспламенились. — А тебе в том корысть большая будет — Рейнсдорп озолотит тебя.

— Нет, батюшка, меня уж и так озолотили: вишь, как обличье-то испохабили, — и Хлопуша шевельнул перстами тряпицу на носу.

Пугачев покачал головой, сказал:

— Вот, господа атаманы, какие губернаторы-то у меня сидят, сами видите! Им только бы простых людей кнутьями бить да ноздри рвать. Ахти беда… Погоди, погоди, доберусь ужо я до этого Рейнсдорпа, так не токмо ноздри, а и ноги-то из зада вырвать ему прикажу. — Он вскочил, сгреб со стола бумаги губернатора, сунул их секретарю. — Почиталин! Брось в огонь сии богомерзкие писачки. Писал писака, а звать его — собака! Слушай, Хлопуша. Шагай-ка, брат, ты в оборот к губернатору…

— Ни в жисть, батюшка, будь он трижды через нитку проклят…

— Полно-ко ты, полно, — язвительно перебил его атаман Андрей Овчинников и с явным подозрением посверкал на каторжника умными серыми глазами. — Ведь ты подослан к нам убить государя. Ты, все у нас подметя, сбежишь от нас да и перескажешь Рейнсдорпу-то. Лучше правду говори, а то, как свят Бог, повесим!

— Я всю правду молвил, — опустив руки, ответил Хлопуша.

— Твоя правда-то прямая, как дуга, — не унимался Овчинников.

— А есть ли у тебя деньги-то? — не слушая атамана, спросил Пугачев.

— Четыре алтына осталось, — ответил Хлопуша, переминаясь с ноги на ногу. — Правда, что Рейнсдорп пожаловал мне малую толику, так я все бабе своей оставил с мальцом. Они в Бердах живут, в бедности маются.

Пугачев сходил за ковер, к кровати, вынес семь рублей, сказал:

— Возьми покамест да приоденься, а это лохмотье сожги. Полковник Творогов! Распорядись выдать ему из цейхауза одежонку. А ты, Хлопуша, как поиздержишься, скажи. Ну, ступай, друг мой, будь свободен. На тебе нет вины.

Когда оправданный верзила облегченно запыхтел и, поклонясь, ушел, Овчинников приступил к Пугачеву:

— Воля твоя, ваше величество, а на мою стать — повесить его надлежит. Прикажи, государь. Он плут и каторжник! Вот помяни мое слово, он и людей наших учнет подговаривать. Прикажи покончить с ним.

— Ну нет, Андрей Афанасьич, об этом забудь и думать, — возразил с сердцем Пугачев. — Он еще сгодится нам. Такие, обиженные начальством, люди завсегда пригодятся нам. Оно, конешно, присматривать трохи-трохи надо! А как охула никакого не будет на него, тогда поразмыслим, что да как.

— Тебе виднее, — потупясь, раздраженно ответил Овчинников. — Твоя воля. А только сам, батюшка, ведаешь: черт игумену не попутчик.

— Он не черт, а у нас не монастырь. Ась? — прищуря правый глаз, проговорил Пугачев и, чтобы отвязаться от Овчинникова, стал, не переставая, широко зевать, закрещивая рот двуперстием.

Передовая разведка Пугачева вечером 3 октября уже гарцевала возле Оренбурга. И в то же самое время боевой отряд майора Наумова при ликующих кликах горожан входил в город.

Несколько дней назад Наумов был послан комендантом Яицкой крепости Симоновым в погоню за Пугачевым. Получив в дороге известие, что силы врага значительно окрепли, Наумов счел за нужное, не возвращаясь в Яицкий городок, идти чрез степь скорым маршем прямо в Оренбург.