Золотая ветвь - Джеймс Фрэзер

Козлом отпущения может, наконец, быть богочеловек. Так, в ноябре индийские гонды поклоняются покровителю посевов Гансиам Део. Во время праздника этот бог якобы самолично нисходит на одного из верующих, с которым неожиданно случается что-то похожее на припадок: поблуждав среди других людей, он бросается в джунгли, где, по мнению гондов, он, если его оставить на произвол судьбы, сойдет с ума. и погибнет. Этого человека, впрочем, приводят назад, хотя в чувство он приходит только через один-два дня. Гонды полагают, что этот человек искупает прегрешения всех остальных жителей селения. Албанцы Восточного Кавказа{128} содержали в храме Луны „священных“ рабов, многие из которых были одержимы и пророчествовали. Если кто-нибудь из них проявлял признаки необычайной одержимости или умопомешательства и, подобно своему гондскому собрату, начинал в одиночестве бродить по лесам, верховный жрец сажал его на священную цепь. В течение года этого раба содержали в роскоши, а по окончании этого периода умащивали благовониями и выводили для принесения в жертву. Из толпы выступал человек, набивший себе руку на принесении человеческих жертв; он вонзал священное копье в бок жертвы, поражая при этом сердце. От того, как падал заколотый человек на землю, зависело благополучие всей общины. Труп относили в определенное место, где все присутствующие в целях очищения по очереди наступали на него. Подобно тому как иудейский первосвященник переносил на козла отпущения грехи своего народа, возлагая руки на голову животного, так и на эту жертву переносились прегрешения людей. А так как речь шла о человеке боговдохновенном, перед нами несомненный случай умерщвления богочеловека с целью снятия с народа его грехов и несчастий.

Аналогичный тибетский обычай отличается любопытными особенностями. Начало нового года по тибетскому календарю совпадает с новолунием, которое приходится приблизительно на 15 февраля. После этого события бразды правления столицей Тибета, городом Лхасой, на 23 дня переходят от обычных владык к монаху Дебангского монастыря, предложившему за эту должность наибольшую сумму денег. Это лицо удостаивается титула Жално (Jalno). О начале своего монархического правления Жално провозглашает, проходя по улицам Лхасы с серебряным жезлом в руках. Отдать ему дань уважения собираются люди из всех окрестных храмов и монастырей. Своей властью Жално беззастенчиво пользуется для извлечения личной выгоды, потому что по праву купли все штрафы, которые он налагает, идут к нему в карман. Извлекаемые им доходы примерно в 10 раз превышают сумму, затраченную на покупку должности. Слуги Жално расхаживают по улицам Лхасы и ищут малейшего повода придраться к ее жителям. В это время в городе облагается налогом каждый дом, а самые незначительные проступки наказываются крупными штрафами. Из-за свирепости Жално весь трудовой люд на эти 23 дня оставляет столицу. Но если миряне бегут из Лхасы, то монахи, напротив, стекаются туда. Все буддийские монастыри в округе пустеют. На дорогах, ведущих в Лхасу, теснятся монахи, спешащие попасть в столицу кто пешком, кто верхом на лошади, кто на осле, а кто на мычащих волах. Все они несут с собой молитвенники и кухонные принадлежности. Они стекаются в город в таком количестве, что буквально запружают улицы и площади Лхасы, так что от их красных плащей рябит в глазах. В городе царит неописуемый беспорядок. Все эти «святые» люди группами расхаживают по улицам, распевая молитвы и издавая дикие вопли. Монахи толкаются, ссорятся между собой и дерутся. Результат этих стычек — обилие разбитых носов, синяков под глазами и проломленных черепов. Весь день от рассвета до заката монахи в красных плащах в клубах воскуряемых благовоний не прекращают храмовую службу в Лхасском соборе — в великом храме Мачиндранат. В тот же храм монахи трижды в день набиваются для того, чтобы получить свою долю чая, похлебки и денег. Собор представляет собой обширное строение, расположенное в центре города в окружении базаров и лавок. Находящиеся в нем идолы богато инкрустированы золотом и драгоценными камнями.

Через 23 дня, по истечении срока своих полномочий, Жално еще раз на 10 дней берет власть в свои руки. В первый день этой декады жрецы вновь собираются в соборе и возносят богам молитву о предохранении народа от болезней и других напастей и „в знак умиротворения приносят в жертву человека“. Речь не идет о преднамеренном убийстве, хотя совершаемый над ним обряд нередко имеет для него роковые последствия. Голову этого человека осыпают зерном, одну половину его лица расписывают белой, а другую — черной краской. Этому столь нелепо загримированному человеку с плащом из шкуры на руке присваивают титул Царя Годов. Он восседает на рыночной площади, где угощается всем, чем ему заблагорассудится. Расхаживая, он потрясает над головами людей хвостом черного яка и таким образом принимает на себя их несчастья. На десятый день войска, расквартированные в Лхасе, в полном составе строем подходят к великому храму и выстраиваются перед ним в шеренгу. Из храма выводят Царя Годов, который получает от собравшейся толпы мелкие подношения. Тут Царь Годов начинает высмеивать Жално. „Воспринимаемая пятью чувствами реальность, — говорит он ему, — никакая не иллюзия. Твое учение ложно…“ Жално в качестве временного представителя далай-ламы оспаривает эти еретические воззрения. Спор становится все более оживленным. Наконец обе стороны приходят к соглашению разрешить спорные вопросы подбрасыванием костей. В случае проигрыша Жадно предлагает своему противнику поменяться местами. От победы Царя Годов можно ожидать множество всяких неприятностей, зато победа Жално вызывает бурю ликования, так как в ней видят доказательство того, что боги приняли его противника в качестве искупительной жертвы за грехи всего населения Лхасы. Фортуна, впрочем, всегда благоприятствует Жално, который неизменно набирает по шесть очков, в то время как у его противника никогда не выпадает больше единицы. В этом нет ничего удивительного: просто на костях Жално выведены одни шестерки, а на костях Царя Годов — одни единицы. Видя, что судьба против него, Царь Годов в ужасе спасается бегством верхом на белой лошади, захватив с собой белую собаку, белую птицу, соль и продукты, предоставленные в его распоряжение правителем. Лицо его по-прежнему выкрашено наполовину в белый, наполовину в черный цвет, и на нем все тот же кожаный плащ. Чернь бросается за ним вдогонку, завывая, улюлюкая и стреляя ему вслед холостыми патронами. Будучи изгнан из города. Царь Годов проводит семь дней в зале ужасов Самийского монастыря в окружении устрашающе чудовищных идолов, кож огромных змей и шкур диких зверей. Оттуда он отправляется в горы Четанга, где на протяжении нескольких месяцев или года ведет в каком-нибудь тесном логове отшельнический образ жизни. Если в этот период он умирает, народ истолковывает это как благоприятное предзнаменование. Если же Царь Годов остается в живых, то имеет право на следующий год возвратиться в Лхасу, чтобы еще раз выступить в роли козла отпущения.

Этот странный ритуал, который поныне соблюдается в отгороженном от внешнего мира центре буддизма — этом азиатском Риме, как его принято именовать, интересен тем, что в четкой иерархии дает нам целый ряд священных искупителей, в свою очередь нуждающихся в искуплении, целый ряд жертвоприношений по замещению, в свою очередь нуждающихся в замещении, целый ряд находящихся в процессе окаменения богов, которые, сохраняя за собой свои привилегии, сложили с себя бремя и тяготы своего сана. В фигуре Жално мы можем без особой натяжки распознать потомка временных царей, этих смертных богов, ценой жизни покупающих кратковременный период славы и могущества. Жално, очевидно, является временным заместителем Великого Ламы. То, что он выступает или выступал в прошлом в роли искупителя народных грехов, явствует из предложения, с которым он обращается к настоящему козлу отпущения (Царю Годов), поменяться с ним местами в случае, если удача в игре в кости не будет сопутствовать ему. Конечно, при нынешних обстоятельствах с этим предложением не связано практически никакого риска, и оно является чисто формальным. Но такого рода формальности имеют под собой глубокие корни. Пусть в настоящее время они выродились в пустой этикет, в лишенную какого-либо смысла шелуху, — не вызывает никакого сомнения тот факт, что когда-то эти формальности были полны содержания. Пусть в настоящее время это безвыходные тупики, — нет сомнения, что в старину они были дорогами, которые вели к какой-то цели, хотя бы только к смерти. С очень большой долей вероятности мы можем допустить, что тибетского искупителя народных грехов после кратковременного владычества на рыночной площади ждала смерть. В пользу этого предположения говорит то обстоятельство, что преследователи стреляли в Царя Годов холостыми зарядами; а указанием на то, что когда-то этот обряд имел летальный исход, служит вера людей в то, что его смерть является благоприятным предзнаменованием. Едва ли стоит удивляться тому, что, заплатив столь дорогую цену за то, чтобы в течение нескольких недель играть роль заместителя божества, по окончании этого срока Жадно предпочитал умереть не лично, а в лице своего представителя. В результате эту мучительную, но неизбежную обязанность возложили на бедняка, изгоя общества, парию, с которым жизнь обошлась столь жестоко, что он охотно соглашался принести ее в жертву по истечении нескольких дней разгульного веселья. Заметьте, что, если время правления первичного заместителя, то есть Жадно, исчислялось неделями, то срок правления, отведенный заместителю заместителя, урезан до нескольких дней (по одному сообщению, до десяти, по другому, до семи). И столь короткая привязь, видимо, представлялась этой паршивой овце достаточно длинной. Он, впустую потративший столько драгоценных лет, удовлетворялся несколькими быстро ускользающими песчинками в песочных часах. В несчастном паяце с нелепо раскрашенным лицом, восседающем на рыночной площади в Лхасе и сметающем с людей несчастья хвостом черного яка, можно видеть как бы заместителя уполномоченного, который взваливает на себя тяжкое бремя, снятое с более благородных плеч. Однако цепь, если следовать ей до конца, не замыкается на Жадно, а прямиком ведет к самому лхасскому папе, Великому Ламе, временным заместителем которого тот является. Анализ аналогичных обычаев во многих странах мира свидетельствует о том, что если уж божество в человеческом облике снисходит до того, чтобы на время передать свою духовную власть в руки заместителя, то делает, точнее, делало оно это только для того, чтобы предоставить последнему возможность умереть вместо себя. Таким образом, сквозь туман веков, еще не рассеянный светильником истории, неясно и мрачно проглядывает трагическая фигура буддийского папы, азиатского наместника бога на земле, фигура человекобога, несшего на себе бремя людских скорбей, доброго пастыря, который складывал голову за свое стадо.