"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция (СИ) - Шульман Нелли

- Привезу непременно, мой хороший, - пообещал Джон. Всю дорогу до Лондона, сидя в вагоне второго класса, он вспоминал, как Полина держала за руку Маленького Джона, покачивая малышку. Они махали вслед поезду, пока перрон станции не скрылся из виду.

В гостиной раздались аплодисменты, Марта улыбнулась и замерла. На крышке фортепиано лежали переписанные от руки ноты. Она узнала слова, на русском языке. В Семипалатинске, на одном из вечеров, этот романс пела жена какого-то чиновника.

- Это его стихи, - Марта незаметно взглянула на Тургенева, - Федор Михайлович мне говорил. И даже переводил, - она вспомнила бесконечную степь, по которой растянулся обоз из Гурьева в Семипалатинск, белый, предутренний туман над равниной и Петеньку, совсем маленького, что сопел у ее груди. Марта лежала в кибитке, гладя рыжую голову сына, и упрямо повторяла себе: «Степушка, милый мой, мы скоро встретимся. Помни, пока мы вместе, смерти нет».

- Смерти нет, - одними губами шепнула Марта, увидев лазоревые глаза Степана. Джон строго запретил ей даже упоминать, что она знает русский язык. «Я не могу, - Марта взяла ноты, - не могу. Я должна это спеть. Ради Степушки».

- Мадам Виардо, - попросила она тихо, - вы не откажете мне аккомпанировать?

Дива знала русский язык. Она только усмехнулась, когда Марта, восхищенно, спросила: «Но как?»

- Я говорю и пою на шести языках, - небрежно ответила мадам Виардо, - а русский…, Мы с месье Тургеневым давно друг друга знаем. Я воспитываю его дочь, вместе с моими детьми. Когда мадам де Лу приезжает сюда, мы всегда говорим по-русски.

Виардо внимательно посмотрела на Марту и кивнула.

- Поздно ее останавливать, - Джон услышал высокий, ласковый, переливающийся голос, - поздно. Господи, я не знаю языка, а все равно, как красиво. Они никому не скажут. Ничего страшного, - он покосился на Тургенева. Тот сидел, не сводя глаз с Марты, любуясь ее тонкой, хрупкой фигурой, собранными в тяжелый узел бронзовыми волосами.

- Вспомнишь разлуку с улыбкою странной, Многое вспомнишь родное далекое, Слушая ропот колес непрестанный, Глядя задумчиво в небо широкое.

Ее голос замолк. Тургенев, поднявшись, поцеловал ее руку: «Спасибо вам, мадам».

- Простите…, - пробормотала Марта. Она быстро вышла, шурша платьем. Мадам Виардо спокойно сказала: «Я распоряжусь обедом, господа».

Тургенев указал на террасу. Опустившись в кресло, он раскурил папиросу: «Наша знакомая была в России».

- Откуда вы…, - удивился Джон. Тургенев помолчал:

- Это в глазах, месье Жан. Вы не бойтесь, - он курил, смотря куда-то вдаль, - только я вижу такие вещи. Я писатель. Остальные, - он стряхнул пепел, - не поймут. Да и не будет она петь по-русски, там…, -Тургенев махнул в сторону казино.

- Она кого-то потеряла, - утвердительно добавил Иван Сергеевич. Джон кивнул: «Мужа. Совсем недавно».

Тургенев отчего-то вспомнил вокзальный ресторан в Санкт-Петербурге, чуть ли ни десять лет назад, и неприметного, светловолосого человека, что внимательно разглядывал его, обедающего за соседним столиком.

- Месье Жан такой же, - подумал Тургенев, - пройдешь мимо, и не заметишь. Похож он на того пассажира, ничего не скажешь.

Джон взял папиросу. Они замолчали, слушая дальний перезвон колоколов, пение птиц, музыку, что доносилась из парка при казино.

Марта быстрым шагом прошла в самый дальний угол сада и села на простую, деревянную скамейку. Она тяжело дышала, сжав руки, заставляя себя не плакать. Она видела мужа, не мертвое, спокойное лицо на столе, в морге вашингтонского госпиталя, а того, другого Степана, десять лет назад, в бахчисарайском дворце, когда он опустился на колени и приник к ее ногам: «Марта, Марта…, Господи, я не верю, что увидел тебя, не верю…»

- Я тогда погладила его по голове, - она сидела, чувствуя, как бьется сердце, ощущая боль в сломанных пальцах, в шраме повыше правой груди, в старом, с Крымской войны, шраме на левой руке, -погладила и шепнула:

- Все закончилось, Степушка. Теперь мы вместе и так будет всегда. Всегда…, - Марта закрыла глаза и сглотнула: «Прощай, Степушка. Прощай, любовь моя».

Она немного посидела, успокаиваясь, и встала с улыбкой на лице.

На десерт подали сладкие, испанские апельсины и сабайон. Отпив кофе, Тургенев развернул свежую Frankfurter Zeitung.

- Из Гейдельберга сообщают, - прочел он, - доктор химии, знаменитый русский ученый, герр Менделеев, прибыл на осенний семестр в университет, вести научную работу и преподавать на кафедре. Герр Менделеев принимал участие в первом международном съезде химиков в Карлсруэ…, - Джон взглянул на Марту: «Она мне показывала, этот блокнот, Лавуазье. Говорила, что еще в Крыму с Менделеевым познакомилась. И мальчика ей надо найти, младшего Виллема. Пусть дети знают, что у них брат есть».

Он увидел, как блестят ее большие, зеленые глаза и едва заметно кивнул.

Следующим утром Марта устроилась в простом экипаже. Она пока не хотела появляться на вокзале Баден-Бадена. С Джоном они сюда приехали точно так же, на лошадях. До Гейдельберга было всего пятьдесят миль. Марта собиралась сесть на поезд на одной из маленьких станций.

- Я ненадолго, - сказала она Джону, собирая саквояж, - видишь, - Марта повертела кольт, - даже револьвер не кладу.

Герцог поднял бровь и взял у нее оружие:

- В университете оно совершенно точно ни к чему. Оттуда езжай во Франкфурт, - велел он, - забери свои вещи из камеры хранения и становись мадам Гаспар, дорогая моя. А я превращусь в скромного официанта, - он подмигнул Марте.

Баден-Баден она изучила хорошо. Тургенев и Виардо рассказали ей о гостиницах, казино и ресторанах, показали на плане города, где находятся галереи с целебной водой. Марта должна была остановиться в «Stephanie Les Bains», на аллее Лихтенталер. При гостинице был свой водный павильон, с ваннами, модной новинкой, душами, и турецкой баней. Марта собиралась послать телеграмму из Франкфурта. Мадам Гаспар заказывала для себя трехкомнатный номер, с личной горничной.

Она раскрыла саквояж, и осторожно взяла блокнот. Чернила выцвели, но почерк Лавуазье был четким, разборчивым.

- Миру от Антуана Лавуазье, с благодарностью, - прочла Марта и вспомнила карие глаза Менделеева. Марта была уверена, что химику понадобятся эти записи. Она откинулась на спинку сиденья и задремала под ровный ход экипажа.

Интерлюдия. Гейдельберг, лето 1865

Колокола на церкви Святого Духа пробили десять утра. Окна гимнастического зала были распахнуты на тихую, узкую улочку. Деревянный пол посыпан свежими опилками. Инженеры, геологи и химики собрались в правом углу, юристы в левом. Каникулы заканчивались, студентов в городе становилось все больше. Толпа увеличивалась, подходили новые люди. Двое юношей, совещавшихся в центре зала, пожали друг другу руки. Один из них взобрался на деревянное возвышение, и позвонил в колокольчик.

- От корпорации инженеров, математиков и естественных наук, - студент осмотрел толпу, - господин барон де ла Марк, от корпорации юристов господин граф Адельгейм. Правила вам, господа, напоминать нет нужды, - он усмехнулся, - каждый из дуэлянтов должен стоять на месте. Запрещено избегать ударов, запрещено прерывать дуэль, пока оба соперника находятся на ногах. Прошу, - он указал на расчищенное пространство в центре зала.

Виллем снял рубашку и принял от главы своей корпорации латную перчатку и легкий панцирь. Сабля, наоборот, была тяжелой, острой. Юноша, неслышно вздохнув, сжал зубы: «Потерпи. Всего год остался. Угораздил меня оказаться лучшим фехтовальщиком на кафедре».

В первый год учебы Виллем уклонялся от дуэлей. В Гейдельберге, они были традицией, как и во всех университетах Германии. Мужество человека оценивалось по количеству шрамов на лице. Голову во время поединка не прикрывали. Положено было продолжать драться, несмотря на кровь, заливавшую глаза.

Виллему это казалось глупой игрой. На каникулах, поехав на практику в горы Гарца, он угодил в завал. Юноша три дня, вместе с другими шахтерами, пробыл под землей.