Муссон - Уилбур Смит

Он встал и негромко позвал:

— Хат! Хат!

Она повернула голову и посмотрела на него огромными глазами, полными боли.

— Хат! Хат! — повторил он, и верблюдица застонала и с трудом встала. Дориан забрался в седло.

И Ибрисам все той же хромающей походкой пошла по следу, оставленному принцем и людьми Батулы между холмами и в глубоких вади. Дориан снова едва не упал, но пришел в себя и сетью для перевозки грузов привязался к седлу. Он задремывал, просыпался, снова задремывал, медленно погружаясь в беспамятство, утратив всякое представление о времени, скорости, направлении. Так они брели — умирающее животное и человек.

Через час после рассвета, когда их снова обожгло жестокое восходящее солнце, Ибрисам в последний раз легла. Она умерла, пытаясь идти.

С последним стоном верблюдица тяжело опустилась, выбросив Дориана из седла на жесткую землю.

Дориан на коленях прополз в тень Ибрисам. Он старался не думать о ее смерти и о потере такого количества людей. Все силы тела и души он сосредоточил на том, чтобы дожить до того мгновения, когда Батула приведет воинов-авамиров ему на выручку.

Он видел на земле перед собой следы множества верблюдов и понял, что даже в предсмертных муках Ибрисам шла по следу Батулы и принца к оазису Мухаид. Это может спасти ему жизнь: возвращаться они будут по своему следу.

Правило пустыни — не покидать безопасное место и не уходить в сторону, но Дориан знал, что турки идут за ним. Заян аль-Дин не отстанет от него так легко.

Враг, должно быть, совсем близко, и, если Дориана найдут раньше, чем вернется Батула, с ним обойдутся так же, как Заян обошелся с ранеными, которых захватил в проходе Пестрой Газели.

Он должен идти навстречу Батуле и оставаться на ногах сколько хватит сил. Дориан шатаясь встал и посмотрел на груз, который несла Ибрисам. Может ли он использовать что-нибудь из этого? Дориан снял водяной мех, потряс его, поднял обеими руками и поднес горлышко к губам. Несколько горьких капель неохотно скользнули к нему в рот, и он с трудом проглотил их — горло уже распухло.

Он отбросил пустой мех.

Оружие. Он рассмотрел то, чем располагал. Джезейл в кожаном чехле, при нем фляжка с порохом и мешочек с пулями. Ложе мушкета выложено серебром и перламутром, замок тоже украшен серебром. Все вместе весит почти семь фунтов — слишком тяжело нести. Придется оставить.

Сломанное копье осталось позади, сабля будет тянуть его к земле, ее вес с каждой пройденной милей станет удваиваться. Дориан печально расстегнул оружейный пояс, и тот упал на песок. Но Дориан сохранил кинжал: он понадобится в самом конце. Кинжал острый. Дориан сам наточил его так, что мог сбривать им золотистые волосы на своем предплечье. Когда турки окружат его, он упадет на кинжал — предпочтет чистую смерть оскоплению и распоротому животу.

Потом Дориан посмотрел на Ибрисам и сказал:

— Я прошу тебя о последней услуге, дорогая.

Склонился к ней и кинжалом разрезал брюхо. Достал из желудка горсть содержимого, выжал пальцами жидкость и выпил ее. Жидкость была горькой от желчи, и Дориану пришлось подавлять рвоту, чтобы не исторгнуть ее обратно; но он знал, что это даст ему силы прожить еще несколько часов под безжалостным солнцем.

Он сменил повязку на своих ранах, обнаружив, что кровотечение прекратилось и начал образовываться черный струп. Потом крепче завязал ремешки сандалий и повязал голову шалью, чтобы защититься от горячего солнца. И, не оглядываясь на Ибрисам, пошел по следу отряда принца к горизонту, уже затянутому голубым знойным маревом.

Примерно через час он упал в первый раз. Ноги под ним подкосилась, и он упал ничком. В раскрытый рот набилась сухая земля, и Дориан едва не задохнулся, пытаясь ее выплюнуть. Во рту не осталось слюны, и когда он набирал воздух в легкие, вместе с воздухом туда пробивалась пыль. Дориан с огромным трудом сел и закашлялся, давясь. Это усилие спасло его от беспамятства. Концом кефии он вытер лицо, но на его губах не было слюны, а на лице — пота. Дориан заставил себя встать. Он покачивался, спотыкался, едва не упал снова, но держался вертикально, и в его ноги вернулось немного сил.

Он шел, а солнце жгло ему глаза; казалось, оно выжигает сквозь череп мозг Дориана. Пытаясь глотнуть, Дориан чувствовал, как трескаются пересохшие губы, словно пергамент, и во рту у него держался постоянный соленый металлический привкус крови. Жажда постепенно отступала, и он погрузился в дремотное состояние, где нет чувств. Дориан услышал музыку, красивую и мелодичную.

Он остановился и осмотрелся. Увидел на верху склона, по которому поднимался, Тома и Ясмини. Оба махали ему руками и смеялись.

— Не будь младенцем, Дорри! — крикнул Том.

— Иди ко мне, Доули.

Ясмини, как изящная фея, танцевала на вершине, развевались юбки. Он совсем забыл, как она хороша.

— Пойдем со мной, Доули. Я снова проведу тебя по Дороге Ангела.

Дориан перешел на неловкий, спотыкающийся бег. Пара на холме повернулась и, помахав ему, исчезла за барханом. Дориану казалось, что он движется сквозь вязкий песок, а когда он спотыкался о камни, приходилось размахивать руками, чтобы не упасть, но он добрался до вершины и заглянул в долину за ней.

И замер, изумленный, потому что в долине росло множество зеленых деревьев, с которых свисали свежие плоды, всю землю покрывала зеленая английская трава, а лужайка вела к озеру, полному сверкающей воды.

Том исчез, но Ясмини стоит на берегу озера, обнаженная. Тело у нее изящное и стройное, кожа прекрасного золотистого цвета, а волосы с серебристой прядью спускаются до талии. Из-под этого мерцающего занавеса стыдливо выглядывают маленькие яблочки грудей.

— Доули! — позвала она, и ее голос прозвучал сладко, как рассветный призыв пустынного дрозда. — Доули, я так долго ждала тебя.

Он хотел побежать к ней, но ноги подогнулись, и он упал. Он слишком устал, чтобы поднять голову.

— Позволь мне вздремнуть, Ясси, — попросил он, но из распухшего горла не вылетело ни звука, а язык его словно заполнил весь рот и прилип к небу.

Ценой огромного усилия он открыл глаза и с ужасным ощущением утраты понял, что Ясмини и озеро исчезли.

Перед ним были только скалы, колючие растения и пески. Дориан повернул голову назад, туда, откуда пришел, и увидел патруль турецкой кавалерии. Турки шли по его следу, пятьдесят человек на беговых верблюдах. До них еще две мили, но идут они быстро. И он знал, что эти турки — не мираж.

Он пополз на четвереньках, потом встал. Колени подгибались, но, борясь со слабостью, он начал спускаться с холма. Уклон помог ему побежать.