Избранное - Гор Видал

ионийском диалекте. Демокрит читал мне его книгу «Физика». Хотя я многого там не понял, но восхищаюсь дерзостью этого человека. Он попытался объяснить все сущее посредством тщательного рассмотрения видимого мира. Я еще слежу за ходом его мысли, пока он описывает видимое, но, когда берется за невидимое, я совершенно теряюсь. Он верит, что в природе нет пустоты. Верит, что все пространство чем-то обязательно заполнено, даже если мы не в состоянии это что-то увидеть — как ветер, например. Особенно интересно (и совершенно безбожно) он рассуждает о рождении и смерти.

«У греков, — пишет он, — неверная концепция возникновения и исчезновения. Ничто не появляется и не исчезает, но существует смешение и разделение существующих частиц. Следовательно, следует говорить о рождении как о соединении и об умирании как распаде».

Это еще куда ни шло. Но что такое «существующие частицы»? Что их собирает вместе и разъединяет? Как и когда они были сотворены? И кто их сотворил? Для меня есть лишь один достойный рассмотрения вопрос — сотворение мира.

В ответ Анаксагор вводит понятие «разум».

«В начале все частицы, от бесконечно малых до бесконечно больших, находились в покое. Потом „разум“ их упорядочил. Затем эти частицы (что за частицы? где они? откуда взялись?) начали вращение».

Одним из величайших предметов является раскаленный камень, который мы зовем Солнцем. Еще в юности Анаксагор предсказал, что рано или поздно от Солнца оторвется кусок и упадет на землю. Двадцать лет назад это подтвердилось. Весь мир видел, как часть Солнца, прочертив по небу огненную дугу, упала поблизости от Эгоспотамии, во Фракии. Когда раскаленный кусок остыл, оказалось, что это просто обломок бурого камня. На следующее утро Анаксагор стал знаменитостью. Нынче его книгу читают повсюду. Подержанная копия стоит на Агоре драхму.

Перикл пригласил Анаксагора в Афины и назначил ему содержание, которого хватает на жизнь самому софисту и его семье. Излишне говорить, что консерваторы ненавидят Анаксагора почти так же, как Перикла. Когда они хотят досадить последнему как политику, начинают обвинять Анаксагора в святотатстве, непочтении к богам и прочей расхожей нелепице… Нет, нет, не такой уж нелепице, поскольку Анаксагор в самом деле атеист, как и все остальные греки, но в отличие от них он не лицемерит. Это серьезный человек. Он много думает о природе Вселенной, а без познания Мудрого Господа действительно нужно много думать, чтобы хоть что-нибудь понять.

Анаксагору около пятидесяти. Он иониец из города Клазомены, маленький и толстенький человечек, во всяком случае так говорит Демокрит. Анаксагор происходит из состоятельной семьи. После смерти отца он отказался заниматься политикой и управлять завещанным имуществом. Его больше интересовало наблюдение за природой. Он отрекся от наследства в пользу дальних родственников и ушел из дому. Когда я спросил, интересуют ли его хоть немного земные дела, он ответил: «О да, очень интересуют!» — и указал на небо. Я прощаю ему этот характерный для греков жест. Все они любят порисоваться.

Пока мы ели первое блюдо — копченую рыбу (к слову сказать, не такую уж и копченую, она скорее была сырой), — Анаксагор все любопытствовал, как мне понравилась история Геродота. Я несколько раз порывался ответить, но старик Каллий не давал и рта раскрыть. Нужно отнестись к Каллию снисходительно, поскольку наш незримый мирный договор, разумеется, очень популярен среди афинян. По сути дела, всегда остается опасность, что в один прекрасный день соглашение будет расторгнуто и мне придется уехать. Предполагаю, что мой статус посла будет уважен и меня не предадут смерти. Вообще, греки не чтят послов. Однако, как соавтор соглашения, Каллий является моим защитником.

Он еще раз описал Марафонскую битву. Мне уже надоела греческая версия этого инцидента. Разумеется, Каллий сражался с доблестью Геракла.

— Я не был обязан сражаться. Я хочу сказать, что я потомственный носитель факела и отправляю службу на мистериях великой богини Деметры. В Элевсине. Но ведь вам все это известно?

— Разумеется, Каллий. Мы же в некотором роде коллеги. Помните? Я ведь тоже потомственный — как вы это назвали? — носитель факела.

— Вы? — У Каллия плохая память на только что услышанное. — Ах да, конечно, поклонение огню. Да, это все очень интересно. Вы должны позволить мне увидеть ваш ритуал. Слышал, на это стоит взглянуть. Особенно как архимаг глотает огонь. Ведь вы и есть архимаг, верно?

— Конечно. — Я больше не пытаюсь объяснить грекам разницу между магами и последователями Зороастра. — Но огонь мы не глотаем. Мы его питаем. Огонь — это посланник Мудрого Господа. Огонь напоминает нам также о судном дне, когда каждому придется пройти через море расплавленного металла — вроде как на Солнце, если теория Анаксагора соответствует действительности.

— А что потом?

Хотя Каллий потомственный жрец, он очень суеверен. Это странно. Потомственные жрецы обычно склонны к атеизму. Они слишком много знают.

Я ответил ему традиционно:

— Если ты служил Истине и отвергал Ложь, то не ощутишь кипящего металла. Ты просто…

— Понятно. — Каллий прервал меня и, как испуганная птица, перепорхнул на другую тему. — У нас примерно то же. Но все равно я бы хотел посмотреть, как вы глотаете огонь. Естественно, на наши мистерии я допустить вас не могу. Как вам известно, их нелегко постичь. И я не могу вам рассказать о них. Разве лишь одно: ты снова родишься, поскольку до конца прошел свой путь. То есть если до конца прошел свой путь. И когда умрешь, сможешь избежать… — Каллий запнулся. Птица села на сук. — Как бы то ни было, я сражался при Марафоне, хотя мне полагалось быть в жреческом облачении, — сами понимаете, я всегда должен носить его. Как жрец или как воин, но я убил в тот день причитающуюся мне часть персов…

— И нашел в канаве золото.

Каллий утомил Анаксагора, как и меня, но Анаксагор имеет то преимущество, что не обязан его терпеть.

— Молва сильно исказила эту историю. — Каллий вдруг стал стремиться к точности. — Мне случилось захватить пленного, который из-за вот этой ленты на голове принял меня за стратега или царя. Поскольку он говорил только по-персидски, а я только по-гречески, объясниться мы не могли. Я не мог сказать, что занимаю лишь одно положение — являюсь носителем факела. К тому же мне было всего семнадцать или восемнадцать, и он мог бы и сам понять, что я ничего из себя не представляю. Но он не понял и указал мне место на берегу реки — а вовсе не в канаве, — где спрятал ларец с золотом. Естественно, ларец этот я взял себе. Законная военная