Адская бездна. Бог располагает - Александр Дюма

Не яд ли был в той бутылке?

Но даже если Самуил приготовился сию же минуту отравить Юлиуса, здесь не было ничего такого, что могло бы заставить содрогнуться эту душу, словно отлитую из бронзы. Преступлением больше или меньше – для его жизни, полной злодейств, как осуществленных, так и задуманных, – это всего лишь деталь. Самуил Гельб не стал бы тревожиться из-за такого пустяка.

Тот, кто хладнокровно пытался отравить такого великого человека, как Наполеон, не стал бы дрожать при необходимости отправить на тот свет такого жалкого полумертвеца, как Юлиус.

Нет, если в минуту, когда настала пора нанести решающий удар, который откроет перед ним путь к утолению его тщеславия и осуществлению любовных надежд, Самуил Гельб чувствовал необъяснимое беспокойство, если его решимость, всегда столь непреклонная, втайне пошатнулась, если он почти колебался, то причиной этому был не ужас перед злодейством, которое он готовился совершить, а страх неудачи.

Он, не привыкший сомневаться в успехе, он, так сказать воплощенная дерзость, сама уверенность, не зная почему, сам себя стыдясь, слышал, как внутренний голос нашептывает ему, что это деяние его погубит, и то, в чем он рассчитывает обрести начало новой жизни, станет для него концом.

Впрочем, это были не более чем суеверные страхи, достойные добросердечной кумушки, против которых все в нем восставало. Что зло может приносить несчастье тому, кто его творит, – вот уж вздор, годный лишь на то, чтобы вдалбливать его в головы младенцам. Люди, мало-мальски пожившие на этом свете, знают, что действительность мало напоминает развязки мелодрам, где добродетель всегда вознаграждается, а порок наказан. Напротив, то, что принято называть злом, имеет все шансы посмеяться последним, наслаждаться благоденствием и кататься в экипаже, окатывая грязью из-под колес бедную скромную добродетель, бредущую по улицам пешком.

«Ну же, Самуил! – говорил он себе. – Будь мужчиной! Будь Самуилом! Час жатвы не то время, когда сеятелю пристало отступать и колебаться. Ну же, ты сеял, уже три десятилетия зерна твоего разума, твоих мыслей и надежд падали на некую почву. И вот урожай наконец созрел! Поздно теперь размышлять о том, не лучше ли было бы сеять на другом, а не на этом поле. Берись за свою косу и коси».

Самуил достал часы.

– Ждать придется еще полчаса с лишним, – сказал он.

– Сейчас половина первого ночи? – спросил Юлиус.

– Без двух минут. Когда пробьет час, наши любезные заговорщики будут здесь. Они поднимутся по лестнице, которая идет снизу. Ты вполне уверен в людях, которых выставил на верхней лестнице?

– Абсолютно уверен.

– Ты им все хорошо объяснил?

– Я сам расставил их по местам и условился обо всем с их командиром. Можешь быть совершенно спокоен.

– А почему ты не захотел, чтобы я там присутствовал в то время, когда ты давал им распоряжения?

– Я получил из Берлина приказ, который запрещает это, – отвечал Юлиус. – И командиру тоже запрещено выполнять какие-либо указания, кроме тех, что были ему даны секретно.

– Стало быть, мне не доверяют? – уточнил Самуил Гельб.

– Возможно, ведь ты пока еще не доказал свою преданность.

– О недоверии, по-видимому, свидетельствует и то, – продолжал Самуил, слегка задетый, – что они настояли, чтобы ты присутствовал на совещании Трех?

– Возможно, – повторил Юлиус.

И, помолчав, он прибавил:

– Но с твоей стороны было бы ошибкой сердиться или тревожиться из-за недоверия, которое ты вполне развеешь через полчаса. Кроме того, для тебя не так уж плохо, если я сейчас буду рядом.

– Это почему же?

– Потому что тех, кого ты нам выдашь, будет трое, и если бы ты оказался один против троих, тебе пришлось бы пережить неприятные минуты. Эти люди храбры, они едва ли без сопротивления дадут себя арестовать.

– А как же солдаты, которых ты поставил на лестнице?

– Именно тогда, – возразил Юлиус, – когда солдаты войдут, Трое, поняв, что ты их предал, могут броситься на тебя, чтобы хоть отомстить, если спастись уже невозможно. Как видишь, небесполезно, чтобы с тобой кто-нибудь был.

– А если, защищая меня, ты сам попадешь под удар?

– О, я, – протянул Юлиус каким-то странным тоном, – я, входя сюда, уже принес в жертву свою жизнь.

Твердость, с какой Юлиус произнес эти слова, заставила Самуила пристально всмотреться в его лицо.

Но он не увидел там ничего, кроме обычного выражения беззаботности.

С минуту оба помолчали.

Самуил встал и начал прохаживаться взад и вперед.

– Сколько нам еще ждать? – спросил Юлиус.

– Еще четверть часа, – отвечал Самуил.

– В таком случае, – сказал Юлиус, – мне самое время принять мое укрепляющее снадобье.

– А… – вырвалось у Самуила, и он тут же осекся.

– Я чувствую себя утомленным, – продолжал Юлиус. – Мне потребуются силы для той сцены, что сейчас разыграется здесь. Ты мне говорил, что действие этого средства непродолжительно и лучше принять его в самый последний момент. Вот он и наступил. Давай сюда свою микстуру.

– Ты этого хочешь? – произнес Самуил дрогнувшим голосом.

– Ну, вот еще! Разумеется, хочу! Как раз сейчас мне потребуется много сил. Ну-ка налей мне своего укрепляющего вот в этот кубок.

Говоря так, он не спускал глаз с Самуила.

Тот не двигался.

– Налей же! – повторил граф фон Эбербах.

Тогда Самуил взял бутылку и откупорил ее.

Руки у него слегка дрожали.

А Юлиус поднял свой кубок и с полным спокойствием протянул ему.

Самуил вылил туда около половины бутылки.

– Почему ты не выливаешь все? – спросил Юлиус.

– О, хватит и половины.

– Лей все, говорю тебе, – настаивал Юлиус.

– Ладно, – сказал Самуил, руки которого снова затрясла едва заметная дрожь.

– Можно подумать, будто ты чуть ли не взволнован. Или это твое укрепляющее средство опасно?

Самуил побледнел.

– Опасно? – пробормотал он. – Ну и мысль!

– О, не беспокойся, – усмехнулся Юлиус. – Не подумай, будто я тебя в чем-то подозреваю. Я только хочу сказать, что иногда лекарство заставляет пациента расплачиваться потом за тот прилив сил, который оно дает ему на короткий срок. Если ты мне приготовил снадобье именно такого рода, я на тебя не в претензии, напротив. Мне бы только на один час иметь столько энергии, сколько нужно, а там будь что будет. Ты ведь знаешь, жизнью я не слишком дорожу. Я в этом смысле и спросил, не опасно ли лекарство.

– Оно абсолютно безвредно, – отвечал Самуил, у которого было время овладеть собой. – Этот настой дает силу тем, кто болен, а здоровых делает еще сильнее – иных последствий у него нет.

– А, так оно и здоровым прибавляет сил? – повторил Юлиус, и глаза его диковато блеснули.

– Да, – решительно подтвердил Самуил.

Юлиус поднес стакан к губам. Но он лишь слегка омочил их, коснувшись напитка.

– У этого лекарства совсем другой вкус, чем у прежнего укрепляющего средства, – сказал он.

– Ну да, – согласился Самуил. – Я заменил его. Это более действенно.

– Мой бедный Самуил, – вздохнул Юлиус, – с тобой положительно что-то происходит. Тебе изменяет твое обычное хладнокровие.

– Мне? – пробормотал Самуил.

– Я понимаю, что ты испытываешь беспокойство, – продолжал граф фон Эбербах. – В ту минуту, когда выдаешь тех, чьим сообщником был почти что с самого рождения, немудрено до известной степени утратить присутствие духа.

– Действительно, – сказал Самуил, в восторге от того, что Юлиус объясняет его смятение подобным образом. – Признаюсь тебе, что выдать Тугендбунд мне оказалось тяжелее, чем я думал.

– Не извиняйся, Самуил. Это так естественно. Оттого, что тебе приходится преодолевать свою щепетильность, твои заслуги только увеличиваются, и жертва, которую ты приносишь прусскому правительству и монархической идее, становится еще огромнее и достойнее воздаяния. Но даю тебе слово чести, что воздаяние деянию не уступит. По крайней мере я сделаю для этого все, что будет от меня зависеть; ты, Самуил, смело можешь на меня положиться.

Благодарить Самуил не стал. В словах Юлиуса ему послышалось что-то похожее на иронию.

А Юлиус продолжал:

– Но сейчас ведь тебе самому, как и мне, тоже потребуются все твои силы. Волнение, которое ты испытываешь, каким бы законным и достойным уважения оно ни было, если придется защищаться, может повредить нам обоим. Не знаю, как для тебя, а для меня очень важно, чтобы этого не случилось. Так вот, это укрепляющее средство, которое, как ты мне только что говорил, придает бодрости и тем, кто находится в добром здравии…

– И что же? – перебил Самуил, сделав страшное усилие, чтобы скрыть свое замешательство.

– А то, милый мой Самуил, что тебе, как я полагаю, стоило бы самому выпить половину этой микстуры.

Самуил ошеломленно уставился на него.

– Итак, Самуил, давай поделимся по-братски и выпьем вместе за здоровье той, что дорога нам обоим, – за здоровье Фредерики!