Прекрасная Габриэль - Огюст Маке

— В самом деле? — спросила Анриэтта тоном, обнаруживавшим полнейшее недоверие.

— Я должна сегодня вечером заняться очень важным гаданьем насчет письма, о котором вы мне говорили.

Анриэтта вздрогнула.

— Я скоро узнаю, где оно, — прибавила Элеонора.

— Через гаданье?

— Да, синьора.

— При котором я не могу присутствовать, моя добрая Элеонора? — спросила Анриэтта лицемерно ласково.

— О нет! ваше присутствие нарушит чары. С которых пор могущественные духи соглашаются говорить в присутствие предмета, интересующегося их признания? Если бы вы явились, это было бы лучшим средством ничего не узнать. Вот почему, может быть, вы поступили бы благоразумно, если б отправились в Буживаль следовать телесными шагами за материальной частью наших дел, между тем как я стану беседовать с духами.

Анриэтта, сделав над собой усилие, очень мучительное для ее неукротимой гордости, взяла за руку итальянку и дружески сказала ей:

— Я буду тебе повиноваться, добрая Элеонора. Я поеду сегодня в Буживаль. Ты говоришь, что Кончино уже отправился туда?

— Лентяй ругался, но поехал; у него хорошие глаза, когда он согласится не спать.

— Я также поеду. Может быть, я ничего не узнаю. Ты знаешь, что женщину, которая остерегается, трудно поймать врасплох. Но это приятная прогулка и, для того чтобы ты была спокойна сегодня вечером, для того чтобы твое гаданье удалось, я поеду.

Она сказала эти последние слова так естественно, так любезно, что они обманули Элеонору и заставили ее подумать, что она убедила свою сообщницу.

— Завтра, — сказала итальянка, чтобы вознаградить это повиновение и поддержать доверие Анриэтты, — завтра я сообщу вам результат таинственной операции. С завтрашнего дня вы не будете уже более дрожать за эту записку, которая доставила вам столько бессонных ночей!

Сказав эти слова, она поцеловала руку Анриэтты, которая обняла ее по всем правилам признательности и простилась с нею.

Когда она воротилась к своей карете, зная, что Элеонора подсматривает за нею из-за какой-нибудь занавески, она не теряла ни минуты, и лошади ее повернули в Сент-Антуанскую улицу. Там ждал ее лакей и подошел к дверцам.

— Ну? — спросила Анриэтта.

— Эти две женщины отправились к аптекарю Моке, знаменитому путешественнику, и принесли оттуда страусовых перьев, стеклянных ожерелий, диких цветов и восточных материй.

— Это для чего? — спросила Анриэтта с удивлением, как бы говоря сама с собой.

— Право, не знаю, — сказал лакей, — они очень смеялись, выходя оттуда и смотря на все эти вещи.

— Они ничего не говорили такого, что ты мог бы расслышать?

— Ничего, только сказали, что им надо одеться рано, чтобы поспеть в домик.

— Они это сказали! — вскричала Анриэтта, и в глазах ее сверкнула радость.

— Точно так.

— Хорошо! хорошо!.. Так Элеонора будет вызывать духов в домике. Я знаю одного духа, на которого она не рассчитывает и который там будет.

Глава 68

РИГА В БУЖИВАЛЕ

Если ищешь самого богатого выражения человеческой красоты, оно наверняка находится в чертах и позе двадцатилетнего человека, который идет на битву или на любовное свидание.

Он храбр, он любим. Его улыбка горда и приятна. У него нет ни одной мысли, которая не была бы запечатлена великодушием сердца, ни одного движения, в котором не отразилось бы соединенное действие всех его способностей. Ему необходима осторожность; это видно по его деятельному и обдуманному взгляду; ему необходима и сила; шаги его тверды и движения гибки; он счастлив и лоб его сияет, и те, которые приметили бы в вечернем тумане этого быстрого всадника, угадали бы, что мысль выше облаков пошлого человечества уносит таким образом человека и лошадь.

Так приятно думать о счастье, которое получаешь и даешь; доверия любовника достаточно, чтобы придать ему восхитительную красоту. Эсперанс выбрал материю и цвета, которые нравятся Габриэль: он знает, какие она предпочитает духи, она будет смотреть на эту вышивку, на эти кружева, она будет дотрагиваться до этой перчатки, она коснется рукой до атласа на этом плече. Кто знает, может быть, сделавшись смелее и влюбленнее, она отдохнет на минуту со своим сердцем на этом шарфе, дрожащем при каждом биении сердца Эсперанса.

Молодой человек дорогой наполнил свою голову самыми сладостными мечтами. Вот почему, поехав медленно, он мало-помалу ускорил бег своей лошади, которая, наконец, летела как стрела, повинуясь невольной горячности всадника. Розовые облака мало-помалу гаснут на лазури; наверху все еще блестит, на земле темнота сгущается, все предвещает свободу и тишину; это один из тех дней, которые бывают не каждый год в жизни. Воздух разгорячен в уровень с сердцами, нежная томность смягчила ветерок, бархатистая вода приливает к берегу без шума. В природе нет более энергии, нет более борьбы. Глаза, которые встретятся, не будут иметь силы отвернуться; руки, которые соединятся, не разъединятся более; губы, которые начали шептать слово любви, не могут кончить его, не замирая в вечном поцелуе.

Таково было пламя, пожиравшее сердце и жилы Эсперанса, что он приехал, сам того не подозревая, в Буживаль. Он оставил лошадь в кустарнике, в трехстах шагах от дома, и чтобы дойти до дома Габриэль пешком, выбрал самую темную сторону дороги, и его пылкие глаза отыскивали окно дома, это окно, которое Грациенна должна была открыть, чтобы подстеречь его приход и ввести в дом, не разбудив собак и немногих служителей в доме д’Эстре.

Когда Габриэль уговаривалась в Монсо с Эсперансом, она думала было назначить свидание на мельнице. Там они были бы свободны и одни; но ее деликатность вызывала слишком много воспоминаний. На мельницу приезжал когда-то Генрих, и герцогиня де Бофор не хотела вызывать ни одного отголоска, знакомого Габриэль той невинной эпохи.

Впрочем, что могло быть безопаснее дома? Герцогиня находилась без свиты в этом доме среди преданных служителей и была уверена, что король не нарушит ее убежища. Эсперансу незачем было скрываться, он мог удалиться рано. Те, которые даже увидят, как он войдет, не будут иметь никакого подозрения о поступке, сделанном без таинственности, потому что, иначе, любовник мог бы войти в калитку, которая выходила в лес.

Грациенна ждала у окна и пошла отворить дверь Эсперансу. Ничто не показывало зорким глазам молодого человека присутствия шпиона, следы которого он чувствовал столько раз.

Огромная телега с сеном, которое косцы не успели свалить в ригу, загораживала ворота. Эта рига закрывала дорогу, как оградная стена, землю, принадлежащую фамилии д’Эстре: она примыкала к флигелю замка, так что эта рига, флигель и замок составляли с забором четырехугольник, заключавший в себе двор и все службы.