Чтоб знали! Избранное (сборник) - Михаил Армалинский

Плакала она не только по всякому поводу и, что самое интересное, даже без всякого повода. Прежде всего она ревела, если возникало какое-либо препятствие, которое следовало преодолеть. Даже если ей нужно было выразить какую-то мысль или привести аргумент в споре, то она пасовала и сразу пускала слезу, а потом обозлевалась, чтобы утвердиться в сварливости, а вовсе не для того, чтобы преграду преодолеть.

Любая сентиментальная ситуация, какой бы ничтожной она ни была, тотчас вызывала потоки слёз. Слезливое умиление доканывало Карен. Она с готовностью плакала над книжками, которые она перечитывала, или над фильмом, который она смотрела по многу раз. В них непременно шла речь о несчастной или счастливой любви или о злоключениях или торжестве над невзгодами какого-либо ребёнка. Но в жизни любовь и дети вызывали у неё раздражение.

(Интересно, кстати, что из всех видов искусств живопись и скульптура крайне редко могут вызвать слёзы. Тогда как литература, музыка, кино делают это с лёгкостью.)

Настроение её было всегда в состоянии неустойчивого равновесия, будь оно плохим или хорошим. Чуть что – и всё переворачивается с ног на голову. Не похвалишь вовремя, скажешь слово, которое ей покажется не тем, и всё чудное настроение рушится. Но восстанавливается сразу, как предложишь пожрать в хорошем ресторане.

Другая её страсть – фильмы и книги ужасов. Она могла читать их или смотреть ночи напролёт. Ею владела полная неспособность прочтения и строчки серьёзной литературы. Только бы поиграть. Всё, что было всерьёз, страшило и вызывало ненависть.

В приступе мелодраматизма она захотела на обручальных кольцах выгравировать изнутри на моём: «Карен навсегда», а на её: «Борис навсегда». А как дошло до дела, «навсегда» превратилось в «никогда». Затаптывание вдрызг стакана по еврейской традиции во время свадебной церемонии (моя дань еврейству) пришлось ей по вкусу, потому что это была тоже игра. Но чтение книги по еврейской истории, которую она до свадьбы будто бы ужасно хотела изучить, так никогда и не свершилось.

Текст церемонии бракосочетания оказался смешным и фальшивым. Мы компилировали его из уже существовавших текстов, которыми поделился с нами судья накануне свадьбы. Какая это была нелепость – мы подготавливали текст для судьи, который своей властью и этим текстом налагал на нас узы брака. То есть мы сами мазохистски сковали себе цепи, вручили их палачу и он по нашему приказу нас в них заковал. Карен не пожелала взять мою фамилию, а приделала мою к своей через чёрточку, подражая недоёбанным феминисткам, под предлогом, что она хочет оставаться сама собой. А суть-то в том, что она просто не желала отдаться мне, как я отдался ей. Она хотела оставаться в своём дерьме в прямом и переносном смысле, ей было невмоготу сделать шаг из него.

При всей своей «дерьмовости» она обладала особым чувством брезгливости. Прежде всего ей был противен запах пизды – ну, прямо как некоторые мужики, что отшатываются от её феноменологии: мясо, а пахнет рыбой; о пизде можно сказать – ни рыба ни мясо. И уж коль зашла речь о рыбе, Карен любила ловить рыбу, но ей было противно надевать червей на крючок, и всегда кто-нибудь должен был делать это за неё.

Разбирая грязное бельё для стирки, она не могла притронуться к моим носкам и трусам – брала их, морщась, двумя пальцами, будто я не менял их каждый день, а носил неделями. Представляешь, если бы я заболел и потребовался бы хоть какой-нибудь уход за мной от моей «заботливой» жены? А я, в обязанности которого входила заправка стиральной машины, с нежностью брал её трусики и прижимал к носу, прежде чем бросать в машину.

В процессе свадьбы мне казалось, что церемония бракосочетания проходит безукоризненно и красочно, свежо и искренне. В дни годовщины свадьбы и несколько раз без специальной причины мы слюняво просматривали видео, и я стал убеждаться, что всё было тоскливо, фальшиво и напыщенно. Судья говорил, как пономарь, не отрывая глаз от текста, тогда как мы просили его выучить текст наизусть. Тосты были вымученные и длинные до неприличия. Карен не умела и не любила танцевать. Мы тренировались в вальсе до свадьбы – уж один танец было необходимо протанцевать новобрачным. Танец же оказался корявым, полудохлым.

У Карен был отвратный тик – от волнения рот кривился, будто бы в улыбке, такой извиняющейся и как бы покорной. Улыбка эта состояла из выпирания вперёд нижней челюсти и одновременного натягивания губ вниз. На протяжении всей свадебной церемонии тик то и дело появлялся на её лице. Не прекращаю дивиться, как это я с самого начала умудрился заставить себя не замечать это явление – оно одно должно было меня убедить держаться от Карен на пушечный выстрел. За исключением времени, необходимого для совокуплений.

Одни свадебные фотографии чего стоят! Свадебные фотографии – это фотография любви во гробу. Недаром жених и невеста наряжены, как мертвецы, – в чёрное и белое.

Я на свадьбе пыжился, как индюк, страшась улыбнуться, весь погружённый в торжественность ситуации. Омерзительнее зрелища я не видывал. Все эти церемонии и ритуалы, которым я так радостно себя подверг, – это способ сокрушить индивидуальность и сделать её членом общества. На какой-то период это обществу удалось. Но это была его пиррова победа в моей жизни.

Как мне обидно, что свои лучшие чувства я тратил на дрянную женщину. А ведь попадись мне добрая, преданная женщина, любимая мною и влюблённая в меня, во сколько чудесного могли бы мои чувства обратиться. Включая даже ребёнка.

Б.

На днях Вера зазвала меня к себе и, рыдая на плече, сообщила, что выходит замуж. Но я, мол, ей всё равно жутко дорог, и потому умоляла не расставаться, а общаться на другом уровне. «Ты сам, – говорит, – виноват, не хотел жениться на мне». Всё верно, не хотел. И упорно сопротивлялся. И сейчас уверен, что правильно делал. Но вот, поди ж ты, грустно. Очень грустно. Уж больно близкая душа была. Физически меня к ней давно перестало тянуть, не мой темперамент, слишком буйный. И я ей в этом плане недодавал. Так что, казалось бы, всё прекрасно, общайся теперь на другом уровне. Ан нет, чувствую, что теряю её всю. Выходит, конечно, за своего молодого начальника.

На удивление вовремя у меня появилась новая подруга. Правда, увы, по-моему, совсем из другого мира человек: белый гриб от подберёзовика не отличает. И жилья у ней нет, живёт в квартире временно отсутствующих друзей. И не одна, а с двумя собаками и кошкой. В общем, сплошные отягчающие обстоятельства. И с юмором, судя по всему, не очень в ладах. А так весьма милый и добрый человек.

Сначала попросилась со мной за грибами. Потом достала две путёвки на Валаам и пригласила меня. На теплоходе и познакомились, как говорится.

Одно плохо – изо рта пахнет. И сказать ей об этом мне неловко. И терпеть тяжко.

Перечитал твои недавние стихи, и стало любопытно: как ты объясняешь свой незаурядный интерес к сексу?

Сергей

С Верой дело ясное: Королева умерла! – Да здравствует королева! Не грусти, хоть и совет дурацкий. Карманные воры срезают кожу с кончиков пальцев, чтобы увеличить их чувствительность. Так страдания срезают с нас лишнюю плоть, нарощенную удовлетворённостью, чтобы обнажить наши нервы, увеличить чувствительность к внешнему миру. И тогда мы уворовываем у природы чувства, спрятанные от нас при нашем благополучии.

Так и евреи, вечно притесняемые, как ни один другой народ, лишены из-за этого толстокожести и обладают чувствительностью, как никакая другая нация. Потому-то они и находятся на передовых рубежах науки и искусства, что чётко ощущают пограничные ситуации из-за близости нервов к поверхности души.

Но и впрямь жизнь настолько больше любой конкретной женщины, что позорно и недостойно строить свою жизнь на какой-либо одной.

А что касается бабы с Валаама, то, если у неё воняет изо рта, не целуй, а еби его. Но главное, что пизду нашёл, поскольку блажен ебущийся, ибо кончит. Нет ничего в человеке тайного, что бы в ебле не стало явным. Это что касается притч и заповедей.

И вот опять я всё как бы оправдываюсь перед тобой в своём разводе, который подходит к концу. До этой злобной идиотки наконец дошло, что она тратит на адвоката гораздо больше, чем когда-либо может получить от меня. Вот тебе ещё штрихи из былого бытия.

В её колледже выпендривающийся оригинальностью преподаватель наказал студентам каждые две недели делать что-либо необычное. Я предложил ей пострелять из пистолета на полигоне – она никогда не держала раньше в руках оружия. И вот мы поехали на полигон для простых смертных, увлекающихся стрельбой. Нас привели к мишени, а вокруг стреляли все кому не лень. Мужчины и женщины, из пистолетов и из ружей. Грохот стоял, как на поле боя. Я зарядил свой пистолет и стал мазать по мишени. Карен стояла бледная, с дёргающейся широкой улыбкой на лице, которая всегда появлялась у неё на людях в минуты волнения. Я вложил в её вялую руку пистолет и показал, как нажимать на курок и как целиться. Она, как в трансе, вытянула руку в направлении мишени и, не прицеливаясь, выстрелила. Она хотела положить пистолет, но я сказал ей, чтобы она ещё постреляла. Карен послушно вытянула руку и нажала курок ещё два раза. Лицо её уже было перекошено в истерической гримасе – улыбка исчезла бесследно.