Буржуазное равенство: как идеи, а не капитал или институты, обогатили мир - Дейдра Макклоски

лучше, если бы они были освобождены в США или Нидерландах. Но для взаимовыгодных зарплатных сделок не существует такого класса злобных рабовладельцев, которых следовало бы наказать и экспроприировать, во всяком случае, если мы заботимся о благосостоянии бедных, потерявших работу.

Остановка людей от ужасной работы посредством запретов, защит или минимумов, оправдываемых теплым, хотя и ошибочным чувством, что за второй порцией капучино они тем самым проявляют щедрость по отношению к бедным (с приятными небольшими затратами для себя), - отнимает у бедных то, что сами бедные рассматривают как возможность улучшения. Это кража сделок, которые хотят заключить бедные. Например, "потогонные цеха" в нью-йоркской швейной промышленности, в которых недолго работали родители свободолюбивого экономиста Милтона Фридмана, в третьем акте приводят к образованию детей и внуков в колледжах. Так было, например, в случае родителей Фридмана. Метафора "третьего акта", которую я так часто использую, или метафора Бастиата "видимое и невидимое", несет в себе философский смысл. Например, политический философ Джон Томаси утверждает, что в соответствии с этикой мы должны заботиться не только о людях, которые находятся на сцене в первом акте (если предположить, что ложная политика действительно приносит им пользу, что является ошибочным предположением), но и о будущих поколениях.⁷ Однако, конечно, даже в первом акте потогонные цеха Нью-Йорка были лучше, чем оставить родителей Фридмана копать еду на городской свалке или сидеть в России в ожидании следующего погрома. Именно поэтому люди выстраивались в очередь, чтобы получить работу в потогонных цехах.

Левое употребление и его политика дошли до наших дней, как, например, в Кратком оксфордском словаре 1999 г., где "раб по найму" определяется как "человек, полностью зависящий от дохода от работы по найму", с пометкой "неформальный" - но не "ироничный", "шутливый" или, лучше, "экономически неграмотный".Таким образом, Джуди Пирсолл, редактор "Краткого Оксфорда", живущая, возможно, в хорошем двухквартирном доме в Лондоне NW6 и ездящая на старом Volvo, является "рабом". Возможно, вы сами являетесь рабом. Я, безусловно, раб. Мы все "рабы", хотя всем нам платят пропорционально обменной стоимости товаров и услуг, которые мы производим для других, и никто из нас не обязан неоплачиваемой службой какому-либо начальнику (за исключением, как мы с Хиггсом заметили бы, государства через налогообложение или призыв - фактическое рабство, которым восхищается большинство левых и большая часть правых). Такая прогрессивная или консервативная терминология "наемного рабства" подобна тому, как если бы обмен грубыми словами назывался "словесным изнасилованием". Нам нужны термины для обозначения физического насилия, связанного с реальным рабством и реальным изнасилованием, или, если на то пошло, с реальным налогообложением, подкрепленным широкими полномочиями налоговой службы по совершению насилия. Мы не должны удешевлять их, применяя к вине среднего класса в NW6 или Morningside Heights.

Оскар Уайльд в 1891 г. заявляет, что "социализм [о котором он знал только содержание лекции Джорджа Бернарда Шоу] избавит нас от этой гнусной необходимости жить для других", под которой он подразумевает не только благотворительность, но и оплачиваемый труд: "Человек, которому приходится делать вещи для использования другими людьми, с учетом их нужд и желаний, не работает с интересом и, следовательно, не может вложить в свою работу то, что в нем есть лучшего"⁹ Даже владелец собственности не освобождается от этого, продолжает Уайльд, поскольку собственность "предполагает бесконечные претензии к человеку, бесконечное внимание к делу, бесконечные хлопоты". Подумайте об этом. Рабочий, капиталист, домовладелец - все мы "рабы", поставляющие вещи для других. Страшно.

В этом весьма метафорическом и неточном смысле мы действительно "порабощены", причем к нашему общему благу. Вслед за Гегелем многие интеллектуалы заявили, что капитализм заставляет людей работать на других и делает работника, таким образом, "объектом", а не "субъектом". Так говорили и Маркс, и Хайдеггер, и Сартр, поскольку "быть для других" - это "неаутентично". Если я принимаю на себя социальную роль, например, продаю вам жареный во фритюре батончик "Марс" из своего магазина "Рыба и чипсы" в Эдинбурге, я обращаюсь с вами как с объектом, и вы, отдавая мне свои деньги, обращаетесь со мной точно так же. По словам философа Роджера Скрутона, следование кантовскому принципу подчинения этическому закону по отношению к другим "запускает нас на тот путь к "буржуазному" порядку, по которому так неохотно ступают придирчивые интеллектуалы"¹⁰.

Хотя дорога заканчивается проверенным временем улучшением.

 

Глава 61. И поэтому буржуазная риторика лучше для бедных

Буржуазная переоценка была событием этическим. Северо-Западная Европа стала уважать результаты торговли в обоих смыслах слова "честь". Это обеспечивало достоинство создателей и давало возможность результатам происходить, как при "соблюдении" контракта. Но laissez faire был этичен и в другом смысле.¹ Это было решение рассматривать торговлю как этически привилегированное явление, что означало даже в экономической жизни прекратить привилегировать иерархию ("Отойди, плут") и начать привилегировать обмен ("Цена есть цена"). Когда товаров мало, их нужно как-то распределять, и иерархия - это, как правило, неприятный способ сделать это. Преданность своему господину, характерная для феодальных, клановых или клиентских обществ, должна была быть отменена. Любовь или преданность, говоря риторическим языком, теперь не должны были иметь к этому никакого отношения.

Такие основополагающие человеческие качества, как любовь и верность, сохранялись и в буржуазную эпоху, менее рефлексивная риторика которой утверждала, что они отходят на второй план "ради дела". Во времена Шекспира, скажем, или во Флоренции эпохи Кватроченто "друзья" обычно рассматривались как союзники в борьбе за сохранение статуса в иерархии. Современное буржуазное общество в большей, а не в меньшей степени привержено светской и бескорыстной версии добродетели любви.² Но в любом случае речь идет о риторике, о социологически оправданном образе жизни, а не о порой непоследовательном поведении, как, например, у Бена Франклина. Обреченный герой Стрингера Белла в сериале "Прослушка" всегда говорит в своей буржуазной манере: "Бизнес есть бизнес". Как отмечали Маркс и Энгельс в "Манифесте", "буржуазия... . безжалостно разорвала пестрые феодальные узы, связывавшие человека с его "естественным начальством"". Такая якобы риторика отчужденной, нераспутанной торговли была тем, что французские и английские консерваторы, такие как Бальзак, Карлайл, Дизраэли, Флобер, Диккенс и Рёскин, ненавидели в буржуазии и всех ее произведениях, хотя на самом деле буржуазия вела себя иначе. По выражению их противника Маколея, консерваторы, такие как Карлейль, вместо этого говорили "о царствовании королевы Елизаветы как о времени, когда Англия была действительно веселой Англией, когда все классы были связаны братским сочувствием"³.

Иерархия, хотя в теории она была все менее оправдана, на деле не исчезла, даже на позднем этапе игры. Мужчины, старейшины, профсоюзные сантехники, миллионеры, чиновники, белые, американцы, люди среднего