Шпион в Юрском периоде - Геннадий Прашкевич

Алехина испугала такая перспектива.

Он кинулся к девятиэтажке и вбежал в Верочкин подъезд.

Лифт не работал. Задыхаясь, Алехин побежал на седьмой этаж. Преследователи ломились вслед. В отчаянии Алехин нажал звонок упрямого пенсионера Евченко. Он не хотел выводить негодяев на Верочку. Он жал и жал звонок, зная, что пенсионер Евченко никогда не торопится. Жалко, думал он, что сержант Светлаев в командировке. Чукотка — это далеко. Бродит сержант милиции среди смирных олешков, а на его участке орудуют хулиганы.

Дверь открылась.

— А ну, отпусти звонок!

Вид пенсионера поразил Алехина.

Обычно он гулял по комнате в застиранном махровом халата, а сейчас предстал перед страховым агентом в скромном дорожном платье: серый плащ шестидесятых годов, серая шляпа, серые сапоги. Не пенсионер, а заслуженный садовод–мичуринец. А в левой руке он держал дерматиновый обшарпанный чемоданчик, из тех, что задолго до перестройки упорно называли почему‑то “балетками”.

Алехин втолкнул пенсионера в дверь.

— Но позвольте!

— Не позволю, Кузьма Егорыч, — горячо зашептал Алехин. — За мной преступники гонятся. Отберут чемоданчик, обчистят квартиру. — И тревожным ухом прижавшись к двери, услышал, как матерятся на лестничной площадке Заратустра Наманганов и его кореша.

Упрямый пенсионер тоже прижался к двери маленьким суховатым ушком. Мат, услышанный им, был небогатым, но выразительным.

— Это кто? Это они за тобой? Ну что, наделал делов, Алехин? А ну, вали отсюда! Я тебя укрывать не стану. Некогда мне.

— То‑то вы в полной походной форме, — выразительно протянул Алехин.

— Уж какая есть, походная или не походная, — сердито возразил упрямый пенсионер. Прислушиваясь к ругани на лестничной площадке, он сжался, стал похож на раздраженного паучка. — У меня, понимаешь, весь вечер соседка стонет за стенкой, а теперь ты!

Алехин дернулся, но сдержал себя. Стонет! Значит, простудилась! Но вслух спросил:

— Вы что, уезжаете?

— Улетаю, Алехин! Улетаю!

— Самолетом?

— Нашим, отечественным, — самодовольно кивнул пенсионер и, как бы коря себя за некоторую романтическую восторженность, пояснил: — Бесплатная путевка, Алехин. Понимаешь? — И грозно помотал сухоньким пальчиком: — Я, Алехин, много работал! Вот и награда.

— В Сочи? — нехорошо догадался Алехин.

— В Сочи!

— В санаторий “Север”?

— В санаторий “Север”.

— С однодневным отдыхом?

— Почему это с однодневным? — обиделся пенсионер. — На полную катушку и на полном обеспечении! — Он вдруг фальшиво пропел: — “Есть море, в котором я плыл и тонул…” Теплое южное море, Алехин. Наши предки сделали его своим. Благодатное, гордое. Если откровенно, — таинственно понизил голос упрямый пенсионер, — то я давно заслужил бесплатную путевку. Если откровенно, то такие люди, как я, имеют право бесплатно ездить на Черное море. Вот так. Проваливай. Понадоблюсь, позвони.

Он привычно полез двумя пальцами во внутренний карман серого дорожного плаща и извлек огромную визитку, больше похожую на меню. Убористым шрифтом были перечислены многочисленные чины, посты и звания, когда‑либо полученные или занимаемые пенсионером Евченко в его прежней жизни.

— У меня еще много почетных грамот, — наклонив голову, добавил упрямый пенсионер. — Я всяким вождям был нужен. — Пенсионер Евченко с уважением склонил голову в сторону портрета Генералиссимуса, вырезанного из послевоенного “Огонька”. — Все, Алехин. Пора мне. Освободи квартиру.

— А разве вы не возьмете трубку, Кузьма Егорыч? Телефон на столе действительно разрывался.

— Ну, я… — высокомерно ответил на вызов Евченко. — Да, персональный пенсионер… Имею многие грамоты и поощрения… — Голос его расцвел и возвысился: — А как же… Если официально предупреждаете… Ну, задерживается рейс… Утром даже удобнее… Извинения принимаю…

И колесом выпятил сухонькую паучью грудь:

— Есть отдыхать!

Повесив трубку, он самодовольно отдул губу:

— Видишь, Алехин, как резко возрастает в нашей стране внимание к персональным пенсионерам? Такие, как я, всегда нужны. Отечественным властям, — непонятно пояснил он. — За мною опыт, Алехин. Нас теперь персонально предупреждают, если задерживается рейс.

Интересно, откуда знать аэрофлотовским работникам телефонные номера всех персональных пенсионеров? — удивился про себя Алехин. И как они предупреждают тех, у кого нет телефонов?

Но говорить вслух он не стал.

Только спросил:

— Не боитесь лететь самолетом?

— Аэрофлот гарантирует.

— Гарантирует только страховая компания.

Алехин так сказал скорее машинально. По профессиональной привычке. У него не выходили из головы стоны Верочки. Неужели так громко стонет? Он сам, например, ничего не слышал. Чтобы не мучить себя, спросил:

— Вы на ответственных участках работали, Кузьма Егорыч?

— Это само собой. — Пенсионер Евченко неторопливо снял плащ и остался в старинном полувоенном костюме из габардина. — Ты еще молод, Алехин. Ты еще не знаешь, что такое порядок. Ты не знаешь, в каких условиях мы совершали творческие подвиги. Я, например, вел передачи на государственном радио. Получал данные, садился перед микрофоном, рядом усаживал помощника, чтобы позвякивал гаечными ключами. Он умел талантливо позвякивать, убедительно. Посевная это не просто так, Алехин. Посевную надо душой чувствовать. Я уж не говорю о сборе богатого урожая. Это сейчас государственные деньги уходят на радиожурналистов, которые едут в колхоз, а потом клевещут на простых трудовых людей, обвиняя их в воровстве и в пьянстве. В мое время, Алехин, такого быть не могло. Мы получали проверенную информацию. Получали сверху, там не ошибались. И денег на бессмысленные поездки не тратили, каждая копейка шла государству. Я, значит, зачитывал информацию, а ответственный помощник в нужное время позвякивал гаечными ключами. Вот что такое экономная экономика, Алехин. Мы все работали талантливо…

Он поискал сравнение и нашел:

— …как А. Налбандян.

Даже мечтательно прищурил глаза:

— До сих пор помню чудесную завитушку росписи на талантливых полотнах великого советского живописца.

— Налбандян? — попытался вспомнить Алехин. — Это который гуси–лебеди?

— Великий советский живописец Налбандян не имеет никакого отношения к упадническим гусям–лебедям, — холодно поправил Алехина пенсионер. — Великий советский живописец Налбандян был академиком.

— Все равно гуси–лебеди, — не уступал Алехин. — Зря вы, Кузьма Егорыч, решили лететь самолетом.

— Это почему?