Стальное зеркало - Анна Оуэн

Внимания не привлечет — ну не больше чем любой другой строго и со вкусом одетый проезжий. Даже странно… если учитывать, что одежду заказывал господин граф, а сам он, если и следует моде, то обычно на какую-то неудачную половину.

— Что там Ее Величество? — лукаво спрашивает Мария… нет, Эсме Гордон, невесть как оказавшийся — страшное нарушение приличий — в гардеробной королевы. — Закончили?

— Да, Ва… — отзывается фрейлина, не зная, как теперь следует обращаться к Марии.

Из за ширмы навстречу путешественнику выплывает высокая дама в трауре. Не старается выплыть, а выплывает — неужели все эти дни мальчика учили носить юбки? Платье, чепец, слои вуалей скрывают почти все — и все же нет никакого сомнения, что та, что их носит, молода и очень хороша собой.

— Великолепно, — говорит Мария. — Если бы здесь находился Парис…

Дама слегка поднимает голову, только слегка, и лица не видно, даже контуров не различить — но ясно, что слух королевы оскорблен подобной вольностью.

— Простите, Ваше Величество, — курьер канцлера кланяется… как непривычно без юбок, как неудобно так сильно сгибать спину, а нужно же еще помнить об изяществе, и руку отвести чуть за спину — но пока плечо совершенно не чувствует, насколько именно… оказывается, временами мужчинам не очень-то удобно.

Дама коротко кивает. Она все еще недовольна, но юношеские проделки не заслуживают ни серьезного внимания, ни особого порицания… хотя, тем не менее, неуместны.

Не заметят… да что там в монастыре — эту «королеву» даже при дворе оставить можно и никто ничего не заподозрит. Они так меня и видят, они это обо мне и думают. Кукла, марионетка, с приличиями вместо веревочек.

— Вам пора… — Мэри Сетон немного напугана, но старательно прячет страх. — Господин граф ждет вас. — Голос чуть дрожит. — Храни вас Господь…

— Пожелай мне удачи, Мэри! — смеется юноша-курьер. — Мы скоро увидимся. Дома!

— Удачи вам…

— И удачи вам всем! Я не забуду.

Иногда Марии казалось, что мир вокруг слишком велик. И все время, что она зря гордилась ростом и статью. Если бы она была похожа… на Карлотту Лезиньян, то и болело бы меньше: меньше чему было бы болеть. Если бы кто-нибудь в этот год траура сказал ей, что верховой езды может быть слишком много — не поверила бы. А ведь они наверняка едут медленно. Медленней, чем должны бы. Медленней, чем мог бы молодой Гордон. А еще она не знала, что бывает столько света, и травы, и воздуха, и дороги… можно столько всего, чего никогда даже не хотела, потому что не знала, что бывает. И безумно интересно — как оно там, там за проливом, где все принадлежит ей.

Аурелия — огромная страна, Мария всегда это знала — но она бывала лишь в Лютеции, и со всем двором, тогда ехали в каретах, и все казалось совершенно иным. Вроде бы путешествие как путешествие, привычное и удобное. Дамы едут в каретах, болтают с сопровождающими, останавливаются на обед и ночлег, вновь едут… все под рукой — наряды, книги, украшения. Обозы с необходимым тянутся от горизонта до горизонта. Теперь весь ее багаж умещался в седельной сумке. Это было… странно. Очень мало вещей. Очень много неба, ветра и свободы. Все приходится делать самой, решительно все: нужно помнить о том, что их сопровождают, отставая и опережая на пару часов пути, люди кузена. Могут и подъехать, если сочтут нужным. Заговорить о чем-то. Расспросить потом на постоялом дворе…

Значит, внешне все должно быть благопристойно. Только в обратную сторону. Хотя и без крайностей. Они еще загодя, в Орлеане, решили, что молодому Гордону стоит слегка приболеть. Долгая дорога, чужой климат, столичная жара — неудивительно, что молодой человек в конце концов что-то подхватил, не железный же он. По словам графа, мальчик несколько дней честно кашлял на людях… и теперь это позволяло ей чаще отдыхать, спать в отдельной комнате и вечером валиться с ног, не опасаясь разоблачения.

Не сразу, не на первый день до нее дошло, что для постороннего наблюдателя граф просто удивительно терпелив к больному спутнику. Ни заботиться о лошадях, ни носить багаж, ни исполнять любые другие обязанности младшего по возрасту и положению «курьеру» не приходится. Остается надеяться, что сопровождающие придумают себе какое-нибудь убедительное объяснение. Люди лучше всего верят в то, что сами придумали. Это она знала с детства. Если чему и учит жизнь при дворе — тому, как обманывать и вводить в заблуждение, тратя на это как можно меньше сил и времени. Нужно несколькими штрихами нарисовать картину — а все остальное окружающие впишут сами, впишут и поверят. Господин граф — опасный человек. Он смотрел на рисунок, но видел то, что есть на самом деле. Иначе ему бы никак не догадаться, что она согласится, захочет и сможет.

Мария не хотела быть ему благодарной. Из-за того, что он смотрел дальше, чем остальные, и из-за того, что был слишком грубым. Грубым — и снисходительным, совершенно невозможное, неприятное сочетание.

— Я назову вас как подобает, когда вы сойдете с корабля, — еще в первый день бросил он после краткой размолвки. — Не бойтесь, я не забуду, кто вы. А вот вам, курьер, лучше это забыть.

Она тогда согласилась, уговорила себя согласиться. Так нужно. Побег есть побег. Если ты путешествуешь в мужском платье, то не можешь ждать, что тебе подадут руку и подставят ладони, когда запрыгиваешь в седло. Мелочи, все это мелочи — зато женщинам только иногда и под строжайшим присмотром позволено вот так, подставив лицо ветру, мчаться через поле.

Но она больше не женщина. Не вдова, не кузина. Она — королева.

В Каледонии все будет по-другому. Будет так, как захочет она. И она не станет спрашивать, можно ли. Ее мать ссорилась с парламентом и водила войска. Эта старуха на юге, старуха, сидящая на чужом троне, не просто ездит на охоту, а гоняет дичь следом за борзыми… и выступает на прениях юристов, как доктор права, а не как королева. Она будет решать. Но это все мелочи, мелочи, главное — она будет править.

— Какая большая страна, — вслух повторяет недавнюю мысль Мария. Приходится перекрикивать встречный ветер, но ехать часами молча невыносимо. Слишком много мира, слишком много жизни — этим нельзя не делиться. — Я никогда не думала, что бывает так много людей…

Их действительно очень-очень много. Вдоль дороги все деревни и деревни, разделенные полями или негустыми перелесками, дома на холмах и под холмами, поля и огороды, всюду — коровы, овцы и козы, такие смешные и милые издалека, но совершенно необщительные, когда к ним подходишь поближе. Деревни и маленькие городки, а на дорогах путешественники в телегах и каретах, верхом и пешком. Купцы немногочисленными группками и целыми караванами, странствующие студенты, подмастерья и попросту бродяги, дворяне с подобающей свитой и без, паломники, идущие пешком в монастыри, повивальные бабки и врачи. Она бы запуталась во всех этих людях в разной одежде, с разными повадками — но господин граф подсказывал иногда.