Место - Фридрих Горенштейн

– У вас есть доказательства? – спросил Мотылин, осторожно и незаметно прижимая ладонью сердце. Голованова он знал. Это был дельный и толковый работник.

– Есть,– сказал подполковник и, щелкнув замками своего портфеля, достал бумаги,– вот протокол допроса… Голованов, он же Натерзон, во всем сознался. Вот его подпись под протоколом,– и подполковник положил протокол перед Мотылиным.

– А насчет Гаврюшина? – тихо и тяжело спросил Мотылин, не читая протокол, лишь барабаня по нему пальцами.– Насчет Гаврюшина подтвердилось?

– Вы ведь не одобрили мою мысль послать запрос,– словно укоряя, ответил подполковник.

– Пошлите,– тихо сказал Мотылин и встал тяжело,– вообще работа с кадрами у нас запущена, может, оттого все и произошло.

От сравнительно спокойного его состояния, наметившегося было на заседании исполкома, не осталось и следа. Домой он приехал в подавленном настроении, жену, которая приступила к нему с расспросами относительно Любови Николаевны – ее подруги, Мотылин оборвал чуть ли не грубо и, не ужиная, заперся в кабинете, переключив туда телефоны, и продремал, сидя в одежде, всю ночь, словно рядовой дежурный, ожидающий вызова. Телефоны за ночь ни разу не позвонили, но на рассвете Мотылин, так же как и многие, был поднят выстрелами, прозвучавшими сперва в отдалении, а потом все ближе и интенсивнее. Дело состояло в том, что ночью по инициативе подполковника были проведены массовые аресты. Причем проводились они в обстановке всеобщего беспокойства по горячим следам, часто без разбору и с применением методов самого крайнего толка. Ко всему еще, поскольку аресты были массовые, помимо работников карательных органов в них участвовало большое число людей неопытных, солдат-новобранцев, курсантов пехотного училища и т.д. Были случаи избиения задержанных, были случаи применения оружия, был даже случай настоящего боя, когда два брата начали перестрелку и из охотничьих ружей убили лейтенанта, руководившего арестом. В общем, к утру весь город был на ногах, и у здания обкома собралась огромная толпа, требовавшая освобождения арестованных. Мотылин, который в мятом пиджаке и галстуке, то есть так, как он просидел ночь, с трудом пробрался в обком с заднего подъезда, явился как раз тогда, когда перестрелка началась и перед зданием обкома.

– Что происходит? – крикнул он своему секретарю, бледному и с отвисшей от страха нижней челюстью.– Что за мерзость, как смеют стрелять в народ?… Кто распорядился?…

– Первые выстрелы прозвучали из толпы,– ответил секретарь, стараясь справиться со своей отвисшей челюстью,– убили двух солдат… Тогда офицер, командовавший ротой, сам распорядился… Уголовный элемент действует, подстрекает…

– Немедленно прекратить,– чувствуя никогда еще не испытанные дрожание и слабость в ногах, крикнул Мотылин,– я буду говорить с народом…

– Это опасно,– пытался вставить слово секретарь.

– Молчать! – крикнул Мотылин ни в чем не повинному, перепуганному насмерть секретарю.– Зажрались в распределителях, а народ голодает… И этого ко мне… Этого подполковника… Как его?… И остальных… Где сотрудники, почему обком пустой?…

Мотылин рванул задернутые шторы, толкнул дверь и вышел на балкон. В утреннем осеннем воздухе по-фронтовому остро пахло жженым железом. Сизый дымок полз над площадью. Люди разбегались и вновь собирались кучами.

– Народ! – набрав побольше воздуха, крикнул Мотылин.– С вами говорит первый секретарь обкома… Мотылин я… Все арестованные будут освобождены… Все виновные в нарушении социалистической законности наказаны… Советская власть есть власть народа, и она не позволит…– на эту фразу, явившуюся вдруг с митингов революции и гражданской войны, раздались несколько выстрелов из охотничьих ружей…

Секретарь схватил Мотылина сзади за плечи и с силой втащил его с балкона в кабинет. Мотылин сел в тяжелое кожаное кресло и, чувствуя сильную боль в сердце, сидел так, пока не послышались по-военному четкие шаги. Подполковник явился чисто выбритый, хоть и с набрякшими от бессонной ночи глазами. Подворотничок его был белоснежен, и через плечо он был перетянут портупеей.

– Ах, явились, – сказал Мотылин, не отвечая на приветствие, заранее предвкушая, как он рассчитается за вчерашнюю свою слабость, за то, что вчера в комнатушке исполкома он, Мотылин, фактически предал себя, и близких ему людей, и всю страну (именно так гиперболически нервно он подумал), предал во власть этого душителя.– Что вы натворили? – сказал Мотылин.– Что вы натворили ночью?… Кто вам позволил?…

– Я не понимаю вопроса,– остро ответил подполковник,– если речь идет о задержании преступников…

После этих слов Мотылин вскочил и дальнейшее уже помнит обрывками. Он помнит, как подбежал к двери и запер ее. После этого он стукнул кулаком по столу и крикнул совсем уж визгливым и чужим голосом. (По-моему, тем самым голосом, какой явился у меня в период реабилитации, каким кричит обычно не рабочий класс, а озлобленные, измученные интеллигенты.)

– Советская власть еще жива… Сволочь… Не надейся…

– У вас припадок,– холодно ответил подполковник,– вам нужен врач.

– Пусть я полечу,– крикнул Мотылин,– и поделом… Но и ты… Ты… ты будешь работать завхозом… Или управдомом… Голованова вчера на допрос возил, а подлинные преступники где?… Антисоветчики, подстрекатели где?…

– Не Голованова, а Натерзона,– усмехнувшись ответил подполковник.

– Молчать! – крикнул Мотылин.– Это ты… вы… все вы натворили, все вы опоганили… Хрущев вам волю дал… При Сталине таких, как ты, к стенке.– Тут силы оставили его, и он медленно начал опускаться посреди кабинета на толстый и мягкий ковер.

– А насчет Гаврюшина подтвердилось,– спокойно и жестко сказал подполковник, сверху вниз глядя на лежащего секретаря обкома, как смотрел он неоднократно на лежавших у его ног при допросах,– подтвердилось, Лейбович он…– И лишь сообщив это, подполковник вышел и сказал секретарю: – Мотылину врача, у него обморок…

– Пошлите вызов,– прошептал Мотылин секретарю, который, подхватив об руки, силился поднять его,– вернее, сообщите… Толкунову передайте (Толкунов – второй секретарь обкома), то есть я о том, что необходим вызов внутренних войск.

– Они уже разгружаются на станции,– ответил секретарь.

И действительно, внутренние войска, вызванные по иным каналам, уже разгружались и приступили к действию. Четко и умело взаимодействуя, оцепляли они охваченные беспорядками кварталы. Оружие применяли в крайнем случае, но если уж применяли, то со знанием дела. Поджоги общественных зданий и грабежи винных лавок были пресечены, застреленные при оказании сопротивления увезены в морг. Арестованные, минуя городскую тюрьму, сразу же отправлялись на вокзал, где их ждали эшелоны. Таким образом, они единым махом отсечены были от мятежных мест и лишь через двое суток пути, по прибытии в совершенно незнакомую и спокойную область обширной России, в просторах которой затихает, задохнувшись, и кажется ничтожной любая местная смута, лишь по прибытии туда присмиревшие, усталые и голодные арестованные прошли допрос и пересортировку, в результате которой многие впоследствии были освобождены.

Но прибытие внутренних войск и восстановление порядка началось с десяти утра. Когда же я выбежал на улицу, разбуженный выстрелами, в городе царила атмосфера полнейшей анархии и безнадзорности, то есть атмосфера, приятная для буйного ребячества лесостепной, задавленной порядком натуры. «Маша,– тревожно подумал я,– к Маше надо… к Маше…»

В управлении все от меня отмахивались, никто и слушать меня не хотел. Наконец в коридоре я увидел знакомого следователя, ведшего при мне допрос Орлова.

– Послушайте,– крикнул я ему, хватая за локоть, чтоб удержать, ибо и он первоначально отмахнулся,– послушайте, мне надо назад… в район…

– Не сходите с ума,– ответил следователь,– там тоже бог знает что творится… Начальник милиции убит… Вот так…

– Послушайте,– не пуская руку, говорил я,– у меня там жена…

– Жена,– удивленно повернулся ко мне следователь,– каким образом, вы разве местный?

– Да,– ответил я, намереваясь соврать, но, тут же сообразив, что в командировке указано иное, поправился: – То есть нет… Но все равно… Жена…

– Ладно,– сказал следователь, который торопился, которому некогда было вникать в мои проблемы,– идите во двор, скоро оттуда отправится милицейская машина.

Я даже не поблагодарил, побежал во двор и успел в самый последний момент, ибо машина уже трогалась. Милицейская машина, в которой помимо меня и шофера сидело двое милиционеров, вооруженных винтовками, доехала до какого-то села и там остановилась, завернув во двор сельсовета. Почему и зачем это – я не знал. В висках у меня стучало, и было сухо во рту и больно, дурные предчувствия мучили меня.

– Тут до города километров шесть,– сказал мне вслед один милиционер. (Вслед, ибо едва мне показали дорогу, как я сразу же пошел.)