Власть меча - Уилбур Смит

– Твое хамство и новую привычку к пьянству я считаю твоими недавними достижениями. Поздравляю с тем и другим. Это создает тебе совершенно новый образ.

– Идите вы, Блэйн Малкомс! – вызывающе ответил Шаса и поднес стакан к губам. Он прополоскал рот виски. Потом проглотил и содрогнулся, когда алкоголь проник через горло. Затем Шаса шумно выдохнул пары алкоголя.

– Вас послала мама, – равнодушно сказал он.

– Она рассказала, где тебя найти, но она меня не посылала.

– Это одно и то же, – сказал Шаса, продолжая держать стакан у губ, чтобы последние капли упали на язык. – Она хочет меня вернуть, чтобы я выкапывал из земли алмазы, растил виноград, выращивал хлопок, подписывал бумаги – черт побери, она не понимает!

– Она понимает гораздо больше, чем тебе кажется.

– Там сражаются. Дэвид и другие мои товарищи. Они в небе – а я здесь, на земле, пресмыкающийся калека.

– Ты сам выбрал пресмыкание. – Блэйн презрительно огляделся. – И сам хнычешь и пресмыкаешься.

– Вам бы лучше убраться отсюда, сэр, – сказал Шаса. – Пока я не сорвался.

– Уверяю тебя, я сделаю это с удовольствием. – Блэйн встал. – Я неверно оценил тебя. Я пришел предложить тебе работу, важную военную работу, но теперь вижу, что ты неподходящий человек. – Он прошел к двери и остановился. – А еще я собирался пригласить тебя на прием в пятницу вечером. Тара собирается объявить о своей помолвке с Хьюбертом Ленгли. Я думал, это тебя позабавит, но забудь об этом.

Он ушел решительным широким шагом, а через несколько секунд Шаса вслед за ним вышел на веранду и стал смотреть, как Блэйн поднимается по тропе на утес. Блэйн ни разу не оглянулся, и когда он исчез на утесе, Шаса вдруг почувствовал себя одиноким, потерявшим всех близких.

До этой минуты он не сознавал, сколько в его жизни значит Блэйн Малкомс, как он рассчитывал на его советы и опыт – и на поле для игры в поло, и в жизни.

– Я так хотел быть похожим на него, – сказал он вслух. – А теперь это невозможно.

Он коснулся черной полосы, пересекавшей глаз.

– Почему я? – исторг он вечный вопль неудачника. – Почему я?

Он опустился на ступеньки веранды и посмотрел на спокойные зеленые воды залива.

Постепенно смысл сказанного Блэйном все глубже проникал в его сознание. Шаса задумался о работе, которую ему хотели предложить, – о важной военной работе, потом о Таре и Хьюберте Ленгли. Тара… он увидел ее серые глаза и облако рыжих волос, и жалость к себе обрушилась на него холодной темной волной.

Он вяло встал и побрел в дом. Открыл шкафчик над раковиной. Осталась одна бутылка «Хейга»[93].

«А что с остальными? – спросил он себя. – Мыши съели?»

Он сорвал с бутылки крышку и поискал стакан. Все стаканы, грязные, грудой лежали в раковине. Шаса поднес бутылку к губам, и от алкогольных паров заслезились глаза. Он опустил бутылку и посмотрел на нее. В желудке что-то повернулось, и Шасу охватило неожиданное отвращение, и физическое, и нравственное.

Он опрокинул бутылку над раковиной и смотрел, как с бульканьем исчезает золотая жидкость. Как только она исчезла – когда было уже поздно – вернулась во много раз более сильная потребность в ней, и Шасу охватило отчаяние. В горле пересохло; руки, державшие пустую бутылку, тряслись. От стремления забыться болел каждый сустав, и глаза жгло так, что приходилось постоянно мигать.

Шаса бросил бутылку об стену, выскочил на солнечный свет и побежал вниз, к пляжу. Сбросил повязку и шорты, нырнул в холодную зеленую воду и поплыл кролем. К тому времени как он доплыл до выхода из бухты, все мышцы в его теле болели, а дыхание обжигало легкие. Он повернул и, не снижая темпа, поплыл к берегу. Коснувшись ногами песка, повернул обратно и поплыл в море. Так он плавал час за часом и наконец до того устал, что последнюю сотню ярдов до берега плыл медленными мелкими гребками.

Он выполз на берег, упал ничком на мокрый песок и лежал, как мертвец. Только к середине дня к нему вернулось достаточно сил, чтобы встать, оттолкнувшись от песка, и захромать к хижине.

Остановившись в дверях, он посмотрел на устроенный им беспорядок. Потом достал из-за двери метлу и принялся за работу. И управился лишь к концу дня. Единственное, с чем Шаса ничего не мог поделать, было грязное постельное белье. Он увязал грязные одеяла и простыни в узел вместе со своей грязной одеждой, чтобы отдать в Вельтевредене мужчинам-прачкам. Потом наполнил из бака для дождевой воды котелок и вскипятил на печи.

Он старательно побрился, надел самую чистую рубашку и брюки, какие смог найти, и прикрыл глаз повязкой. Запер хижину и спрятал ключ; потом, прихватив тюк грязной одежды и белья, пошел вверх по тропе. Его «ягуар» был в пыли и пятнах морской соли. Аккумуляторы сели, и Шасе пришлось подтолкнуть машину с горки, чтобы мотор завелся.

Сантэн была у себя в кабинете, за столом, изучала документы. Когда он вошел, она вскочила и готова была броситься к нему, но с явным усилием остановилась.

– Здравствуй, chеri. Отлично выглядишь. Я беспокоилась о тебе. Ведь прошло целых пять недель.

Полоска на глазу по-прежнему вызывала у нее ужас. Глядя на нее, она всякий раз вспоминала последние слова Изабеллы Малкомс: «Око за око, Сантэн Кортни! Попомните мои слова – око за око!»

Взяв себя в руки, она подошла к сыну и подставила щеку для поцелуя.

– Я рада, что ты снова дома, chеri.

– Блэйн Малкомс предложил мне работу. Военную. Думаю согласиться.

– Уверена, что это очень важно, – кивнула Сантэн. – Рада за тебя. Я могу охранять крепость до твоего возвращения.

– Конечно, мама, – сухо улыбнулся он. – В конце концов, ты занимаешься этим уже двадцать два года – охраняешь крепость.

Длинный ряд товарных вагонов, который тянули два паровоза, поднимался на последний участок прохода. Уклон был крутой; паровозы пускали яркие серебристые столбы пара, и горы вдоль реки Хекс отзывались эхом на гул их котлов.

В последнем усилии они преодолели подъем и вырвались на высокую равнину открытого кару[94]; стремительно набирая скорость, паровозы загромыхали по плоскогорью, и длинный ряд вагонов устремился за ними.

В сорока милях от прохода в горах поезд замедлил ход и остановился на сортировочной станции железнодорожного узла у реки Таус.

В кабинете начальника станции ждала сменная бригада; поболтав немного со сменяющимися машинистами, железнодорожники поднялись на подножки. Первый паровоз отцепили и перевели на запасной путь. Он был больше не нужен, поскольку остальная часть пути – свыше тысячи миль до самого Витватерсранда – пролегала по равнине. Этому паровозу предстояло вернуться к горному проходу и помочь втащить на крутой подъем следующий товарный состав.