Царский угодник. Распутин - Валерий Поволяев

Кто ещё? П. Барк — министр финансов в пору Николая Второго и главнокомандующий Отдельным корпусом пограничной стражи. А. Риттих[67] — тайный советник, сенатор, министр земледелия.

Далее в дело была подшита ещё одна бумага — может быть, самая серьёзная и важная для Вырубовой, — выписка из журнала заседаний Чрезвычайной следственной комиссии от 8 июля 1917 года.

Это было заключение «командированного в комиссию для производства следственных действий Г. П. Гирчича» за № 27085 о том, что с Вырубовой снято обвинение в шпионаже. И в связи с этим — резюме: «Прекратить дальнейшее следствие по сему предмету». Подписал важную бумагу делопроизводитель комиссии с непонятной фамилией, его сложную, схожую с лохматым собачьим хвостом подпись-закорюку разобрать не удалось. В начале двадцатого века вообще существовала мода на многоступенчатые лихие подписи, чем путанее была подпись, тем образованнее считался владелец.

Улыбнувшись один раз, судьба улыбнулась Вырубовой и вторично: больная, почти разучившаяся ходить, она была освобождена под залог. Более того — Вырубовой выдали справку о том, что в качестве обвиняемой следователями ЧСК она к делу не привлекалась. А раз не привлекалась как обвиняемая, то, значит, проходила по делу как свидетельница. В юридическом плане это было равносильно оправданию.

Но дальше Вырубовой опять перестало везти — в ход была пущена бумага о том, что мать Вырубовой госпожа Танеева передала «крупные денежные суммы офицеру при комендантском управлении Петропавловской крепости Новицкому». Это был обычный «стук-бряк»: кто-то настучал управляющему крепостью полковнику Якубовичу, от которого зависело «возбуждение уголовного преследования против названных лиц», и тот дал ход доносу.

У Вырубовой, в это время находившейся в постели, взяли подписку о невыезде. Дело начало раскручиваться по новому кругу — довольно жёстко, с хорошей скоростью, и видит Бог, не миновать бы всем этим людям пули, но на пороге уже стоял октябрь. Прошло совсем немного времени, и у власти оказались большевики, которые отпустили бывшую фрейлину. Вырубова больше не стала искушать судьбу — незамедлительно покинула Петроград. Объявилась она уже за границей.

Теперь о Хвостове и Белецком. Хоть и расстались они врагами на всю жизнь, рассчитывая никогда больше не встретиться, а умирать им пришлось вместе: жизнь выкинула такой фортель, что нарочно не придумаешь. Оба они не сумели уйти из России и были арестованы чекистами. Сидели они в камерах, расположенных буквально рядышком, и, случалось, сталкивались в коридорах «чрезвычайки», когда одного конвоиры вели на допрос, а другого, испуганного, с разбитым ртом и угасшими глазами, — с допроса.

Обменивались взглядами — и бессловесно расходились.

Белецкий, когда был смещён со всех постов, в том числе и с должности иркутского генерал-губернатора, умудрился написать воспоминания, где Хвостов был выставлен в свете, скажем так, не самом лучшем. Белецкий обвинял его в рвачестве, в том, что тот пытался себе и орденок вне очереди спроворить, как это было, например, с орденом Святой Анны первой степени, и чёрную кассу создать — такую, чтобы он мог распоряжаться ею единолично и тратить деньги без всякого отчёта, Белецкий хотел также и себе создать такую кассу, но, поскольку он не был министром, из затеи ничего не вышло, Хвостов опередил его. А министерство не обладало правом иметь две чёрные кассы под одной вывеской. В общем, грехов Хвостову Белецкий насчитал много.

И если честно, Белецкий был уже не тем скромным и деловым вице-губернатором, умеющим работать по двадцать четыре часа в сутки, каким был при Столыпине... Ах, как славно они когда-то поработали вместе, Столыпин и Белецкий: Столыпин — губернатором в городе Саратове, Белецкий — вице-губернатором, пока их не распарили: Столыпина забрали в сиятельную столицу, и он сделался премьером правительства России, а Белецкий остался по-прежнему вице-губернаторствовать, тянул, как и прежде, свою тяжёлую лямку, пока Столыпин не вспомнил про своего «боевого зама» и не пригласил его в Санкт-Петербург, в полицейское ведомство. Петру Аркадьевичу, на которого уже началась охота, нужна была своя рука именно в этом ведомстве.

Через несколько лет Белецкий заматерел, превратился в настоящего волка-чиновника, от прежнего скромного работяги вице-губернатора осталась лишь внешняя оболочка. Белецкий сделался очень властным, завистливым, способным соткать искусную паутину интриги из чего угодно. В истории с Хвостовым он переиграл самого себя. Это был мощный удар по собственным позициям. Удар, после которого он уже не сумел подняться.

Гулкой весенней ночью 1918 года их вывели вместе с Хвостовым во внутренний двор тюрьмы на расстрел. Команда из пяти чекистов торопливо достала из деревянных кобур маузеры.

Белецкий не выдержал, зажато всхлипнул и повернулся к Хвостову. Рог у него трясся.

— Алексей Николаевич, если можешь, прости меня за всё...

Хвостов, худой, незнакомый, в одежде, висящей на нём будто на колу, с чёрными синяками под глазами, отвернулся от Белецкого. Он молчал, только кадык гулко хлобыстнулся у него вверх да упал. Да ещё дёрнулись, обиженно приподнимаясь, плечи.

   — Прости, — ещё раз униженно попросил Белецкий, — за то, что подставил тебя, подсидел... За Распутина прости!

Бывший министр опять не ответил, продолжал угрюмо смотреть в сторону.

В следующую секунду ударил залп из маузеров. Хвостова и Белецкого не стало.

Печально сложилась судьба и Манасевича-Мануйлова. На Распутине он конечно же нажил состояние. Постоянно ругая «старца», обрёл известность. И вместе с тем он постоянно бывал в доме Распутина, охотно пил с ним «мадерцу». Распутин считал, что «Манасевича с Мануйловым» не исправить, он как гавкал, так и будет продолжать гавкать, эта болезнь неизлечима, и в таком разе этого человека лучше держать при себе и время от времени подкармливать, делиться с ним цыганками и накрывать стол в «Вилле Роде».

Так оно, собственно, и было.

Манасевич-Мануйлов, так же как и Вырубова, был арестован, сидел в Петропавловской крепости и давал вместе со всеми показания Чрезвычайной следственной комиссии, показания его, написанные от руки, как и протоколы допросов, я тоже видел. На вопрос председателя комиссии о Распутине он ответил: «Как я докладывал, сначала были враждебные отношения, затем, когда я поступил к Штюрмеру, я приблизился. Меня страшно интересовал этот мир, и я не жалею, что я это видел, потому что много интересного узнал... Одно время я почти каждый день у него бывал». Председатель, перелистывая бумаги и что-то соображая про себя, спросил: